11. ЗАМЁРЗШАЯ ПТИЦА
1.
На Новый год посыпался некрупный
холодный пух, и, в дым уже пьяны,
под этой бездной, тёмной, целокупной,
хотели воли, удали… Они
напрасно утешали безутешных
своих несчастных женщин, о тоске
молчали и поглаживали нежных,
строгающих салаты на доске.
И вот на ёлке счастье зажигали,
и плакали от радости слепой
над первыми детей своих шажками,
над опытом, надеждой и судьбой.
А снег ложился свадебный, безгрешный,
таинственный, внимательный, неспешный,
и люди жили, лёгкие, как пух,
от смерти в трёх шагах,
а может, в двух.
2.
— Я Бога хороню! — рыдала ты.
И водочки стаканчик осушая,
добавила: — Да что там красоты!
Не дал здоровья — Бог неправоты.
А я подумал: «Господи, смешная.
Нашла же повод! Умер. Ну и что?
А завтра возродится — Он же вечный».
И вслух заметил: — Ангел мой, не то
ещё бывает в жизни, и никто
не избежал. Но, видимо, беречь мы
должны себя от глупостей, когда
нам доказать захочется, что двери
на небеса закрыты и звезда
одна глядит бездушная сюда.
А мы тогда… мы кто? Скорее, звери.
Ты перестала плакать и — О да,
забудь! — сказала. — Бред! Всё ерунда!
Как хорошо, что кто-то в это верит.
3.
И белым покрывалом тишина —
кристаллами проросшая пшеница —
на сосны обомлевшие ложится,
пока в реке изба отражена.
Берёзовые чурки расколов,
спешу в тепло, где кошка надышала.
Не много-то и нужно: одеяло,
да сухари, да звон колоколов
хрустальный далеко отсюда… Мало,
но всё-таки… Я, кажется, продрог,
и надо бы скорее кружку чаю,
и слово хоть какое-то… не знаю,
сказать боюсь… Пусть это будет «Бог».
4.
Птицы падают прямо в ладони,
погибая от холода, где
белогривое облачко тонет
и звезда отвечает
звезде.
5.
Замёрзшую птицу принёс домой,
у печки согрел — живи!
Наверное, трудно летать зимой —
игольчатый лёд в крови.
Очнулась, поела с руки пшено,
чирикнула: — Будь здоров!
А быть потому добряком смешно —
всегда наломаешь дров.
Играет в печи золотой побег,
сосновая кровь гудит
о том, что любовь не умрёт вовек,
что трудно жить, как любить.
6.
В кормушке пшеницу клюёт снегирь,
умён, почти человек!
А я заварил мировой чифирь,
в окошко смотрю на снег.
Наверное, свадьба земли живой
и неба. Так выпьем за…
за то, чтобы небо
над головой
искали всегда глаза.
7.
Страшно? А в сумерки за порог
выходишь — горит звезда!
Я бы сказал: «Всё решает Бог».
Жена говорит: «Судьба.
Как тебя всё-таки Он сберёг —
не сгинул зазря! Ну что ж,
будь благодарен Ему, Серёг!
Не обижайся, Серёж». —
«Нежная девочка Шуша, Кры,
верно ты говоришь.
Там, далеко-далеко, миры,
где великая Тишь.
Как говорится: “Ай-яй! Абзац!
Допрыгался, ёшкин кот!”
Так и бывает всегда: бац-бац!
Хук тебе! Апперкот!
Кто бы ты ни был: подлец, герой,
мудрец или дуралей,
всех нас укроет один сырой
суглинок родных полей.
Разница, может быть, только в том,
запомнит каким тебя
небо высокое над крестом,
далёкая та звезда».
8.
Выйдешь во двор умыться —
в бочке плывёт звезда.
Что ты, моя водица?
Где ты, моя беда?
Небо. Аз, веди, буки.
Месяц блеснёт, как нож.
В холод погрузишь руки,
и на лицо плеснёшь.
Прыгнет звезда под ноги —
как светлячок, в траву.
Смертью, тоской о Боге
я поклянусь:
— Живу!
9.
Ты в плачущей воде, в смеющемся луче,
и в каждом лепестке, дрожащем на ветру,
Ты в луговой траве, Ты в хриплом дергаче,
и в девушке чужой, похожей на сестру,
Ты в музыке её обманчивых речей.
Благодарю за май, за тело и за всё,
чем дышится легко, что пишется само,
за птицу под стрехой, за хлеб и за кольцо
на пальчике у той, которая вино,
вина моя, венец, и мука,
и лицо.
10.
Пускай чифирёк — не совсем вино,
сухарь — не совсем еда,
а всё-таки жить хорошо! Оно
чудесная вещь, когда
ты знаешь, кто ты, зачем ты здесь,
и нежным золотом вновь
горит на востоке лицо небес,
вечное, как любовь.
11.
Стоит берёза белая-белая,
небо трогает чёрное-чёрное,
а иногда звёздное или даже синее,
всё равно что купель крестильная
или даже сумерки, даль озёрная.
О, глаза младенца — море оторопелое!
Посмотри, по земле проходит, важное делая,
оставляя слово нежное стихотворное,
человек, чудовище, чмо позорное,
жуть бескрайняя, зло бездонное,
ангел, дымка лёгкая, птица вещая
и любовь, любовь, ибо небо ему обещано…
12.
Но живёшь и вдруг понимаешь: поздно
сожалеть о чём-то. Глаза прикроешь,
а внутри под веками многозвёздно,
и Господь, Он рядом, как старый кореш.