***
Этот год начинался дурно.
Вода и земля глотали
дождь пополам со снегом,
когда мы узнали о смерти
Ярослава Енсека.
На четвертый день хоронили.
Мы все уже почти мертвы.
Кто-то из нас чуть больше,
кто-то, возможно, чуть меньше.
Художник Франтишек Тихи
тоже уже скончался,
чего ему так не хотелось.
А кому бы это хотелось?
Это он некогда у Глаубица
испачкал горчицей клавиши,
Печальная была шутка.
А как поживаешь ты,
прославленная Америка!
Если б твои небоскребы
возвысились еще больше,
что б случилось тогда?
И будь статуя Свободы прекрасна,
как Клаудия Кардинале,
я б не стал на нее смотреть.
Прежде всего провожали мертвого
по Семьдесят второй улице
на Первую авеню.
С Первой авеню до Семьдесят третьей стрит.
С Семьдесят третьей стрит
до Второй авеню
и со Второй авеню назад
к Семьдесят третьей стрит,
снова к дому Рабочих.
Потом кортеж отъехал на Лонг-Айленд.
Развеял ветер дым над океаном,
сгорело все.
И перламутровые пуговки манжет,
и глаз, скользнувший по решетке
в горячий пепел.
И все песни,
на какие не было времени.
Воскресным грустным утром пополудни.
У нас дома на Жижкове
есть Хавличкова площадь,
улицы Хельчицкого, Штитного, Миличова
и гора Святого Креста.
Под ней стояла до недавних пор Безовка,
где танцевали.
Над входом были красные портьеры
с сусальной бахромою,
а на окнах - гирлянды яркие
сплошь из бумажных роз.