В плену белоснежной зимы, меж дорожных сцеплений,
В тоске о далекой печали заснеженных нив
Сидел одинокий старик, прижимая к коленям
Волшебный ларец, как дитя, серой шалью накрыв.
А мимо него проплывали холодные лица.
В глазах ни крупицы огня, безразличный мороз.
Ему бы сейчас не в плену городском очутиться,
А в дивном краю свежим инеем крытых берез.
Но тихо, под гладью небес, точно ждал он кого-то,
Сидел, молча глядя в сплетение тысячи ног.
В глазах его серых печаль, он грустил отчего-то
О чем-то своем, чем с толпой поделиться не мог.
Крещенский мороз равнодушно лизал ему руки,
И белые пряди отчаянный ветер трепал.
Не холод терзал его больше, а пламя разлуки
С людской добротой, за которую он воевал.
Раздался гудок, было слышно, забили колеса.
Неловко шагнув к незнакомцу, решилась сказать:
«Простите, Вы ждете кого-то в сей власти мороза?
Вот поезд пришел, верно, гостя с него и встречать».
Старик улыбнулся в ответ, но недвижим остался.
Лишь шапку поправил, да крепче тулуп запахнул.
«Ведь рад бы я ждать, только видно что сам потерялся»,
И смело метелевый снег с ворса шали смахнул.
«Так как же? Вы здесь заплутали? Откуда Вы, старче?
Я Вам помогу, поднимайтесь, пройдемте за мной».
Он снова зажегся улыбкой светлее и ярче:
«Не бойся, родная, я знаю дорогу домой»…
Я рядом присела, он тихо сказал: «Потерялся…
Не в зимнем снегу, а в заснеженном мире людей.
В огромнейшем мире, за свет на котором сражался,
За веру святую и добрую память идей».
И горько кольнуло в груди от не стихнувшей боли,
От муки душевной, что долгие годы он нес.
Старик, чуть подавшись вперед, покачал головою:
«Я с этой бедой одиноко бреду на погост».
«Да полно Вам, что же, не рано ль престать улыбаться?»
А сердце колотит, коль знает, беда велика.
Как, Господи, можно вот так вот в толпе им теряться?
Тем, чья, без раздумий, из пепла несла нас рука…
«Одна лишь отрада – шальная подруга-цыганка.
Я с ней неразлучен, ее как зеницу берег».
Он скинул платок, и облитая солнцем тальянка
Осталась, как пес, неподвижной, у преданных ног.
Ее, как ребенка, к груди он прижал сиротливо.
Замерзшие пальцы коснулись невидимых строк.
И сердце прожгло до кровинок знакомым мотивом.
Но как же он, как угадать настроение смог?!
«Я видел в тебе ту же грусть, принакрытую маской.
Глаза не соврут, одиноко в них бродит печаль.
Среди белоснежья там раннеосенние краски,
Да тихо плывет голубая бескрайняя даль»…
Внутри все сомкнулось, вбирая волшебные ноты.
И тихо сидели в людской ядовитой глуши,
В своем зазеркалье, как будто бы ждавши кого-то,
Вчера не знакомые две одиноких души.
«Я знаю, мы свидимся снова, не нужно теряться.
Ведь, видите, есть, те кто смотрят такие же сны
И чужды реальности. Верьте, Вам рано прощаться.
Метели утихнут, лишь стоит дождаться весны».
Резвее еще заплясали по кнопочкам пальцы,
Скользнула скупая слеза меж глубоких морщин.
Зачем этой жизнью дано невзначай расставаться?
Мы ищем порою для этого горя причин...
И долго мне ввечеру чудились теплые звуки
В холодном бреду перемерзших январских оков.
Всё белые клавиши жали озябшие руки,
Да строки тянулись родных и израненных слов.
Так, завтрашним днем я спешила туда не случайно.
Но встретил меня пустотой многолюдный вокзал.
Лишь серая шаль на скамье развевалась печально.
И «Клен мой опавший» в душе бесконечно звучал…