Обильный мой роман окончился как дОлжно:
предательством, потерянностью, сном
прерывистым. Преодолев таможни,
вернулся в рай усталым шалуном
и зажил сам себе на удивленье,
глумясь и сожалея об одном:
что мало взял подарков. Ведь за пенье,
за трах и трёп про озеро оленье
положено платить златым руном.
Был подкидным, кипучим и могучим.
Но волновался: вдруг недополучим
( ты сам и твой стоглазый ветнадзор)
оплату за гастроль. Декабрьским тучам,
ливанским кедрам, жёлтым сотам гор –
и тем понятно было: слишком трясок
возок любви. И слишком много красок.
И мал уже мой старый опоясок.
И виден мой позор.
А в восемь, и в двенадцать, и в четыре –
лихие скачки. Слыхом о батыре
я не слыхала. Узкий кругозор,
где правда – правда, а обманщик – вор,
раздвинулся до половецкой шири.
До трепета. До мыслимых границ
обожествленья и паденья ниц
пред ласковым уступчивым уродом,
ведущим к алтарю, к семье и родам.
Но след его простыл. Пройдя вчерне,
дорога завершилась поворотом
на триста шестьдесят. Так на струне
оплёткой рвётся звук. По рыжей хне,
кофейной ночи, ласковой луне
я ворожу. Прошу: моим щедротам
цена пусть будет не вино и злато.
Цена – потеря всех, кто был в цене,
проклятья тех, кто дорог был когда-то,
безумство, пьянство, немощь. И прибой
без шума волн и моря аромата.
И боль, пускай живая, горлом, боль.
Внутри и вне.
Уткнётся в землю дуло автомата.
Расстрельный список кончится на мне.