Angelus rubiginem (An Anna)
Не пугайся, мой менестрель, я не страшный сон. К сожалению, плащ мой впитал, пламя, слезы и бред.
Но я тот, кто века идет по карте времен, догоняя ртутно-контрастный весенний свет.
О, я знаю истории битв и чумных пиров, имя розы, атлантов и мастеров кабалы.
Но пришел поделиться парой обычных слов, на которых, собственно, держатся все миры.
В этот час, что свинцом безглазым тебя объял, выжирая душу и суть, распяв тебя на кровати.
Я пришел, что бы сесть на край твоих одеял, и сказать «Уже достаточно. Просто хватит».
Оберлейтенанту никто не пишет
Сознание дремлет с кровавой дырой в голове,
Разъятые сны немертинами жрут твою кожу,
А ты осторожно, спиной прижимаясь к стене,
Не чувствуешь – знаешь: уже ничего не поможет.
Проиграны битвы, и собственно, ты потерял,
Все, чем так гордился, ценил и носил на мундире.
И эхо дробится и мечется птицей меж скал,
В твоей очень чистой и очень холодной квартире.
Иначе не будет. Да, ты, навсегда обречен.
Твоя безысходность, намного страшнее забвенья,
И день наступает, но пуст и безрадостен он,
Твой Глейпнир не цепь и тебе не порвать его звенья.
Глазницы белесые ищут на склоне гардин,
Сплетения истин, узоры, надежды и смыслы.
Но ты бесполезен, среди черно-белых картин,
Такое дурное, слепое молчанье нависло
Отвратно, бесформенно – липкий, истухший моллюск:
Твое бытие – это форма гротескной печали,
И можешь давить бесконечно на проклятый спуск,
Стреляй сотню раз. Но ты здесь. Тебя не отпускали.
Забейся под стол, завернись в терракотовый плед,
И свой «P 0.8» , ласкай, как больного котенка.
Ты так антикварен, так хрупок, так жуток твой бред…
Не жив и не мертв. Ты чужой здесь. Ошибка. Поломка.