ГДЕ СИНЯЯ РЕКА
Пролог
Тот, кто решит провесть досуг неторопливый
за чтеньем этих строк,
надеюсь, мне простит мой нрав нетерпеливый
и слог...
Но, можно уличать меня в грехах,
выискивать в стихах несовершенства,
чтоб в собственных возвыситься глазах.
(Есть разные источники блаженства.)
А я... Не всё ли мне равно?
Быть может, умер я давно...
А, если жив, не претендую
на то, что Богом не дано.
* * *
Заплачу – станет сердцу легче.
Расхохочусь – душою буду крепче.
Естественно, никем не принуждён,
хочу – смотрю на звёздный небосклон,
на лик луны, смеющийся (хохочущий), кричащий,
рыдающий, безумно в мир глядящий –
на суматоху дней, мельканье лет,
в окно, где проступает силуэт, -
бессонный силуэт мой проступает…
Хочу – бреду, не ведая куда,
хочу – творю, не ведая когда;
пространству своему не знаю края.
То в сторону, то вверх, то вниз срываюсь,
тоскую и люблю, над бездной оступаюсь…
Я свойством наделён с рожденья и навек –
свободный человек.
1984
Блажен
1.
Сколько слов туманят мой рассудок,
сколько истин скрыто от меня...
Молодости ветреной причуды
всё ещё вынашиваю я.
Но сквозит за ними обречённость
и потусторонняя бездонность.
И в её неясные черты
всматриваюсь я до слепоты...
Оттого ли я немного странен
и кажусь в суждениях пространен?
И, порой, быть может, потому
действую, не следуя уму?
Всяк на свой манер воспринимает,
всяк свою природу понимает;
и, пока не слышит вой Сирен,
всяк обманут жизнью и... блажен.
2.
Блажен поэт, кто дружеским сонетам
вверяет тайны сердца – напоказ.
Блаженна Муза юная поэта,
покуда ей звучит: Пегас – Парнас!
Когда в кругу товарищей беспечных
ты поневоле отдан сатане,
блажен и ты в том сне недолговечном.
А кто обманут – тот блажен вдвойне.
Чем слаще были упований звуки,
чем меньше понимал ты, что – блажен,
тем большие раскаянье и муки
тебя подстерегают...
3.
...И ты тогда отбросишь прежний вздор
и сам себе объявишь приговор:
Не искушай судьбу, отвергни узы
никчемных дружб, обманчивых затей;
из хаоса, из царствия теней
освободи мятущуюся Музу.
Блажен,
блажен,
блажен...
Но только с ней.
1986
Эпиграмма себе
Всё, что дадено мне в этой жизни познать –
лишь от целого малая долька...
Я, конечно, совсем не хочу умирать.
Эпиграмму слагаю. И только...
* * *
О, это женское начало!
Кому оно ни обещало
любови светлой и спасенья,
и вдохновенья, вдохновенья!
Сто раз обманутым я буду –
сто раз надежду не забуду,
поскольку помню ежечасно:
начало женское – прекрасно!
О песнях Булата
Пусть будут светлыми обличья,
врачуй, целебное родство.
Душе во благо не величье,
душе во благо – естество.
* * *
...А надобно писать стихи тогда,
когда простым словам с душой не разминуться,
когда источник чист, как горная вода
и чувства необузданные льются.
1994
* * *
Мы живём, покрыты скорлупою,
часто против ближнего греша.
А под ней скрывается порою
светлая, ранимая душа.
На неё одежды не примерить,
мир её не сузить, не объять.
Можно лишь глазам её поверить,
вдуматься, прислушаться, понять.
1993
* * *
Я всегда был за тех, кому горше и хуже,
Я всегда был для тех, кому жить тяжело.
А.Вертинский
Шёл никому ненужный человек
по тротуару суетливой улицы.
Так робко, недоверчиво сутулился.
Шёл никому ненужный человек.
Надеясь как-то слиться с непохожими,
он делал вид спешащий пред прохожими.
...Среди пивных, шашлычных и аптек
шёл никому ненужный человек.
Вот так он шёл и думал про своё:
работа, одиночество, жильё...
Свой ежедневный совершая бег,
шёл никому ненужный человек.
Проходит время. Вот и день прожит.
Над ним тихонько вечер ворожит.
Прогресс бушует! Торжествует век!
...Шёл никому ненужный человек...
1983
* * *
Повсюду зыбь и всюду хмарь.
Всё – бренно…
Но вдохновенно
светит одинокий фонарь
в тёмном углу Вселенной.
1983
Длинными зимними вечерами
На улице уже темно.
Моё сиротское окно
печально смотрит из мрака ночи...
А рядом улица сутулая,
мелькают фары автомобильные.
И, с цветами, продрогший юноша
нервно топчется под витринами...
А мне так хочется уехать в поезде
за дали синие, за туманы белые,
чтобы колёса стучали в душе надеждою,
за окном мелькали полустанки пустынные;
чтобы потом где-то
на самом краю света,
на закате розовом
упасть в травы шёлковые...
Снится мне край берёзовый,
тёплый дождик средь лета,
блестят на ветвях хрустальные слёзы.
Ах, сейчас всё можно
отдать за это!
Эти зимние вечера, длинные, в бесконечном одиночестве...
О, как бежать от них мне хочется!
...Только снег кружится у окна.
Редкие прохожие торопятся.
Тают грёзы. Завтрашнее – тьма.
Моё окно глядит из мрака ночи.
Долгий вечер...
Белая зима...
1984
* * *
Почему тоскливо так деревьям,
когда с неба сыплет мелким снегом,
когда бродишь меж землёй и небом
вечерами хмурыми без цели?
А деревья незаметно, робко
топчутся от холода в сугробах.
Вот и я протаптываю тропку,
не иду по столбовой дороге.
Мы близки, в нас общие печали,
нам бы жить и жить в одном начале,
воедино свиться бы ветвями!
Что напрасно спорить с холодами?
...Заметает землю белым снегом.
Пробирает тело жгучим холодом.
А деревья – ведь деревья голые!
Обнимаю продрогшее дерево...
1984
* * *
Улетают птицы вдаль.
Белые, белые крылья, будто яркие свечи
в небе пустынном горят.
По озябшей голой аллее
ветер носит последние листья,
потускневшие листья
нашей несчастной любви...
Но разве была любовь?
Это была жестокая шутка
и смешная неловкость
между мной и тобой.
Разве любовь была?
Просто был летний вечер.
Был последний наш вечер.
Просто дул лёгкий ветер
без тепла.
* * *
Я о Вас не ведаю,
я о Вас не думаю,
не тоскую, не зову –
я теперь не тот.
И уже за речкою
в тихом переулочке
я стою неузнанный
у чужих ворот.
Я теперь застенчивый,
робкий и задумчивый,
у судьбы решения
жду на берегу.
Скромненькую девочку
я держу за плечики,
и она поверит ведь
в то, что я не лгу.
Я о Вас не ведаю.
И жалеть мне нечего.
Буду ночью лунною
бредить до зари;
девочке доверчивой
заласкаю плечики,
и прижмусь к испуганной
девичьей груди...
Вы со мною встретитесь,
глянете обиженно,
скажете, что для меня
Вы теперь – табу,
и что я такой... плохой!..
Но я уже за речкою.
Я ушёл испытывать
новую судьбу.
1984
Девичья песня
Над рекою берестовою
облака плывут высокие.
Деревушка на пригорочке
смотрит в ранние поля...
Если б я была бедовою,
не ходила б речки около,
не сидела бы на камушке,
не печалилася б зря.
Я б не думала о суженом,
не завидовала б реченьке, –
что течёт она, неспешная,
что мудра и глубока;
прочь гнала бы я сомнения
и плыла бы по течению,
как плывут по небу синему
без печали облака.
Облака плывут высокие,
облака плывут спокойные...
Посмотрите – где мой суженый?
Вам всё видно свысока!
Он такой же неуверенный
и в глуши своей затерянный,
и с мечтою о единственной
всё глядит на облака...
1994
* * *
Ты, как бабочка, летишь
на огонь свечи,
то смеёшься, то молчишь,
то кричишь в ночи,
то невольная слеза
выливается,
когда в память что-то вдруг
возвращается.
Ну, а он тебе опять:
«Ах, ты – вредная!..»
И уж вовсе не унять
сердце бедное.
Сердце тяжестью томят
все страдания.
Только слёзы и блестят
в наказание, -
что идёшь к нему в постель –
боль, бескрылая,
виноватая, раба,
опостылая...
В сотый раз себе одно лишь твердящая:
«Не испорченная я,
не пропащая...»
1983
* * *
Влюблённому юноше песен не пой
о прежних усладах своих.
Ведь как он прекрасен и чист пред тобой,
как кроток, застенчив и тих!
И как он беспечен в обманчивом сне;
и как он, надежды тая,
сгорает в тобой разожжённом огне
и шепчет одно: «Ты – моя!»
Не пой этих песен ему и тогда,
когда отгрохочет гроза,
когда, тяжело отрываясь от сна,
он миру откроет глаза.
Ты в жизни его – лишь минута, когда...
когда ещё всё впереди.
Нет, он не поймёт твоего «навсегда»,
без слов в «навсегда» уходи.
Ты в сотую полночь забудешься вновь:
«А, всё – чепуха и муть!»
Он в сотую полночь забудет любовь
и снова отправится в путь.
Но нынче, пока он ещё пред тобой
и вам - забытьё грядёт,
о прежних усладах ему не пой.
Иная в нём песнь живёт:
о дальней дороге, о вечной весне,
о чистой, большой любви...
Ах, как он беспечен в обманчивом сне!
Не пой ему песни свои.
1985
Одиночество
Одиночество. Это дорога.
Нелегко идти одинокому,
то карабкаясь вверх высоко,
то срываясь в пропасть глубокую.
От него на душе – клеймо,
а на сердце зияет рана,
в нём бывает потребность, но
есть опасность самообмана.
Одиночество – нервный бой,
одинокому нет покоя,
одиночество встало стеной
в поединке с самим собою.
Это – парус в море бушующем
или птица, лишённая крыл...
Одиночество – надежда на будущее,
для которого хватит ли сил?
1985
* * *
– Расскажи мне о себе.
Как долго мы в разлуке были!
Не прекословили судьбе,
и ничего не позабыли.
– Мой друг, к чему теперь слова?
Они поведали б немного.
Меня преследует молва,
тревога, вечная дорога.
Какие могут быть слова?
Одна лишь грусть, одна лишь память...
Меня преследует судьба
твоими скорбными глазами.
Какие могут быть слова?
Они поведали б немного.
И жизнь по-своему права.
Дорога. Вечная дорога...
1985
Возвращение к надежде
Если к тебе подступает тоска,
если беду одолеть нету силы,
если судьбы неподкупной рука
в сердце надежду убила,
если невзрачен и пуст твой приют
и одиночество голову кружит –
вспомни о том, что тебя где-то ждут, -
значит, кому-то ты нужен.
И в ожидании светлого дня,
в час, когда душу тревожат сомненья,
вспомни, что где-то надежда твоя
ждёт твоего возвращенья.
Зову надежды навстречу спеши,
с верой в любовь собирайся в дорогу.
Мир так велик – в нём для каждой души
есть уголок, слава Богу!
Времени бег незаметен порой.
Годы твои пролетят молодые.
Всё быстротечно.
А над тобой –
неба глаза голубые...
1985
* * *
Для людей нет счастья неземного.
Сколько не придумывай – не будет.
Даже, если Рай нам уготован, -
наше счастье здесь, пока мы – люди.
Нам и вера не откроет дверцу,
если неземною она будет.
Вера – это путь от сердца к сердцу,
от судьбы к судьбе, ведь все мы – люди.
Жизнь во всём – и в плотском, и в духовном.
И, пока с Природой в мире будем,
будем состоять в родстве мы кровном
и любить земное не забудем.
Нет любви без мук, но без любви нет счастья.
Над любовью истинной не властны будни.
С нею мы пройдём сквозь все ненастья.
А умрёт любовь – и нас не будет.
* * *
Из зарослей лиан, из дремучей темени
на поляну, солнцем залитую,
под бой барабанов, к земле согнувшися,
выбредают, колени привычкой согнуты,
люди дикие, мхом обросшие,
несмышлёные, безнадёжные,
лишь глаза полыхают надеждою.
И под бой барабанов из кожи стонущей
возводят трущобы, роют ямы зловонные,
дабы жить там, и жить по-новому.
Строят рабство.
И старший по племени
суетливо ворчит, на костях восседаючи;
прихлебатели задницу лижут ему,
а послушные –
те сгибаются молча, украдкою плачучи,
с неуёмной тоской о покинутых зарослях.
Ну, а кто разогнётся – тому наказание –
лечь костями к ногам своего властителя.
Замрите…
Рождается мир человеческий.
Рождаются души непокорённые.
И всё ещё впереди…
1983
Сон над обрывом
А.Шаргородскому
Мне один говорил: «Правды нет на земле»
и, мол, стоит ли жить столько лет?
А другой убеждал: «Нынче правда в цене, –
я как будто родился на свет!»
Но один говорил: «Я не верю словам
и не праведны наши дела».
А другой восклицал: «Я такое создам –
где б та правда твоя ни была!»
Но один говорил: «Жадность губит людей,
им важны лишь рубли и чины».
А другой утверждал: «Ради наших идей
мы в правах по достатку равны!»
Но один говорил: «Я б в достатке зажил,
если б был нагловат я и плут».
А другой увещал: «Кто деньжат отхватил,
тот и сыт, и одет, и обут…»
Но один говорил: «Мы играем судьбой,
вечно кто-то клеймён и распят».
А другой отрубил: «Нет дороги иной»,
лес, мол, рубят – и щепки летят!»
Я стоял на краю и, не смея дышать,
думал: где же мне скрыться? Как быть?
Им обоим меня надоело держать,
но боятся меня отпустить.
Вот один говорит: «Упадёшь! Пропадёшь!
Ах, зачем я тебя возлюбил?»
А другой утешает: «Ещё поживёшь!
Лишь бы этот тебя отпустил!»
Проклиная судьбу, от страданий устав,
я решил: мне не жить!..
Но, в тот час,
вдруг заплакал ребёнок, мой сон оборвав.
И меня, непутёвого, спас.
Октябрь 1988
Примара
На якій дорозі що тебе чекає?
Між людьми недобра Примара блукає.
Ходить, визирає: чого натворити,
кого настрахати, де що ухопити.
Скільки літ минає – Примара блукає.
Що з нею робити – вже ніхто не знає.
А якщо хто знає – сам того боїться,
бо й сам визирає: чим би поживиться.
Хоч як не честися – все одно – страждати.
Хоч як не молися – не минають страти.
Будеш вірним – зрадять, будеш чесним – зв’яжуть,
скривдять та завадять, а правди не скажуть.
Як одному кара – другий утікає.
Між людьми Примара недобра блукає.
Примара усюди, Примара панує!
Хоч є добрі люди, – та хто ж їх шанує?
1990
* * *
Чесні люди ходять одні.
Чесні люди ходять сумні.
В нас завжди жилось їм найгірше, панове.
І навіть ще гірше, ніж на чужині.
Їх мало лишилось, бо їхні шляхи –
то завжди розплата за наші гріхи...
* * *
А жизнь идёт…
Я старые одежды
донашиваю.
Дальше – как-нибудь.
Да, всё теперь не так, как было прежде
и прошлого, конечно, не вернуть.
Ну, разве что, как прежде, будет сложно
свободно жить, и мыслить, и творить.
И кажется: так больше невозможно!
А надо ещё завтра пережить.
Вот так живём. И что же мы имеем,
свидетели великих перемен?
Кто мало честен был – не стал честнее.
А честным – не во благо новый плен.
Ну как прийти к заветной середине?
Неужто невозможно никогда?
В стране, где подменяются святыни,
меняются ли нравы, господа?
Всё то же, то же и опять всё то же –
фанфары, и вериги, и враньё,
и ненависть…
Спаси, помилуй, Боже,
забытое Отечество моё!
1993
* * *
Не пеняйте человеку на болезнь и нищету,
не ищите в человеке неземную красоту,
не унизьте человека ради собственной цены,
ибо нету человека – человека без вины.
И не стоит насмехаться над причудой чудака,
и не надо возвышаться над мечтами слабака,
уважайте человека, не копайтесь в потрохах,
ибо нету человека, не погрязшего в грехах.
Мир наш болен злобой, ложью, алчность поднята на щит.
Погубить в нас искру Божью тьма невежества грозит.
Но поруганная правда в люди выйдет из глуши,
ибо нету человека – человека без души.
Мы и плачем, и смеёмся, и надеемся, и ждём,
то надолго расстаёмся, то накоротко найдём,
то по замкнутому кругу мчимся бешеной толпой…
Нам бы жертвовать друг другу хоть последней добротой.
Ибо нету человека – человека без вины,
ибо нету человека – человека без греха,
ибо нету человека – человека без души,
ибо нету человека – человека без добра.
1988
Песенка о жизни
А.Марковой
В жизни всё тревожно,
в жизни всё печаль,
в жизни всё так сложно,
всё чего-то жаль.
Жаль, когда нас губят –
злобно ль, сгоряча ль…
И когда не любят –
тоже очень жаль.
В жизни всё опасно,
не смиряя пыл,
сколько мы прекрасных
расточаем сил!
Гонят нас и ломят
страсти, беды, даль…
Если нас не помнят –
тоже очень жаль.
В жизни всё банально –
деньги, маета.
В жизни всё фатально –
сроки и счета.
Если нас осудят –
вынесем печаль.
Если ж нас не будет –
будет очень жаль.
1991
* * *
Какое счастье жить на этом дивном свете,
любовию дыша и щедруя добром!
Блаженство ощутить, проснувшись на рассвете,
и душу напоить пьянящим естеством.
Дышать! И пить настой густых туманов,
отныне – и навек поверить в чудеса,
поверить в чистоту, отречься от обманов,
когда в ладонь падёт прозрачная роса.
В ней – неба глубина и трепетная нежность,
и первый солнца луч, сияющий в тиши,
и бренность бытия, и смерти неизбежность,
и вечная печаль возвышенной души.
Ну как тебя сберечь, о, хрупкое созданье,
слезинка на краю у собственной судьбы?
Я постигаю вдруг величье Мирозданья
и страх перед лицом бессмысленной борьбы.
Всё – ложь и суета, порочные искони!
Что может быть святей и праведней её –
сей капельки росы, лежащей на ладони?
Лишь только в ней одной спасение моё…
1989
Девушка моей мечты
Где-то поезда гудят прощально,
кто-то шепчет вечное: «Прости...»
Ну, а мне всё помнится печальный
тихий полустанок на пути.
Там трава густа и не примята,
чувства безрассудны и чисты.
Там тебя я выдумал когда-то,
девушка моей мечты.
Дни с тех пор проносятся гурьбою.
Вот уже не безрассудна страсть.
Дамы, не придуманные мною,
надо мной придумывали власть.
А когда душа во мне болела,
были они чёрствы и пусты.
Только ты одна меня жалела,
девушка моей мечты.
Ты меня встречала с поездами,
провожала в дальние края,
мы с тобой взлетали над годами
маревом иного бытия.
Нет, мы не искали идеала
и его не ведали черты.
Ты меня, конечно, понимала,
девушка моей мечты.
Поезда уносятся за дали.
Слышатся банальные слова.
Мы уже не можем без печали,
а надежда – вечная вдова.
А фортуна – что она забыла
в нашей жизни, полной маеты?
Только ты всегда меня любила,
девушка моей мечты...
1990
* * *
Ты приходишь в ночи из холодной дали,
когда я отчуждён, болен, позабыт…
И склонясь надо мной призраком печали,
смотришь в душу мою, полную обид.
Прикасаясь ко лбу влажными губами,
ты мне даришь свои запахи дождей.
Вот последняя грань рушится меж нами,
вот уж нет для меня никого родней.
Всё отброшено прочь – страхи, одеяла…
Только что нам возня обнажённых тел? –
Не во имя того ты меня желала,
не во имя того я тебя хотел.
…Вот лежу, не дыша, и глаза не прячу,
доверяю себя лишь тебе одной.
Неужели и ты верила в удачу
и мечтала стать моей верною женой?
Ах, давно уже нас не гнетут измены,
и ни в ком нам уже не искать вины!
Мне остались одни лишь чужие стены,
а тебе – этот крест не моей жены.
Ты с рассветом уйдёшь. А на лист бумаги
свет падёт от окна бледный и чужой,
соберутся слова – грустные бродяги,
одиночество вновь встанет над душой.
Вот – рожденье из мук, из ночи бессонной;
осознанье потерь зачато в грехах.
Вот он – зреющий плод связи обречённой,
обретающий явь в чувствах и стихах.
1990
Я разбил свою гитару
Эту боль, эту кару
я тогда заслужил…
Потому что гитару,
бросив на пол, разбил.
Я совсем не случайно
размахнулся сплеча –
я в себе специально
разбудил палача.
Я стонал от мученья,
зуб о зуб скрежетал,
я познал ощущенье
самых страшных начал.
Струны тонкие выли
и стенали низа…
Но, чужими вы были
предо мною, глаза.
А потом я метался,
как затравленный зверь,
и отчаянно рвался…
но в закрытую дверь.
С неба грустно глядели
на меня образа…
Только вы холодели
предо мною, глаза.
А в природе царило
лишь одно естество.
В эту ночь наступило
на земле Рождество.
Вифлеемской звездою
снова мир возвещён.
Ну, а я сам собою
во грехе уличён.
Мои домыслы – ложны,
моим чувствам – невмочь,
я пропал безнадёжно,
мне уже не помочь;
и никто не услышит,
как мой стон одинок,
только в спину мне дышит
неземной холодок...
И хочу я куда-то
убежать далеко!
Но, себя-то, себя-то
обмануть нелегко…
А потом наступила
в душе пустота…
И к чему это было? –
не понять ни черта.
По какому навету
я на жертву пошёл?
Жаль мне женщину эту –
что её я нашёл.
То не мой был попутчик
на распутье моём,
я б с гитарою лучше
оставался вдвоём, –
чтобы пела над нами
голубая труба!
Ты прости меня, память,
и помилуй, судьба.
1991
Песня о моей любви
Прольётся ли будничный дождь над этой землёю печальной,
иль снегом за окнами снова тоскливо завьюжит зима, –
я в тысячный раз возвращусь к любови своей изначальной,
которая, может быть, вечна, как вечна Природа сама.
И где-то за дальней чертой, в прекрасной стране необманной,
где так же дожди и метели минуют своей чередой,
ты веришь любови моей, всегда бесконечно желанной,
всегда изначально ранимой, но вечно хранимой тобой.
Так с наших пустынных планет минувшее смотрит нам в спины,
и всё, что случится в грядущем, скрывает от нас наша тень.
Зачем же, зачем же, за чем сквозь ночь в неизвестность ушли мы?
Когда же, когда же, когда же придёт, наконец, новый день?
За тою далёкой чертой, всего лишь для нас не открытой,
всего лишь не ставшей судьбою (а может, придуманной мной),
я всё возвращаюсь к тебе, и жертвую с тихой молитвой…
И верую с тихой молитвой: ты счастлива в жизни земной…
1989
Время идёт
Эти глаза, как в бескрайнем море
далёкие огни…
Тихая радость и тайное горе –
прожитые дни.
Всё в нашей жизни – самое главное –
веришь ли? – завтра произойдёт.
Но вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время идёт…
Эти глаза… Нежность и смятенье
в них всегда живёт.
Я иду в этот мир сомнений,
как на скользкий лёд.
Всё в нашей жизни – самое главное –
завтра, завтра произойдёт.
Но вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время идёт…
Опустились сумерки на крыши.
Болью из груди -
снова я голос твой услышу:
«Не уходи!
Всё в нашей жизни – самое главное –
завтра, завтра ещё произойдёт!»
Но вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время идёт…
Нам уже ничего не странно.
Жизнь полна забот.
За окном – голые каштаны.
А душа всё чего-то ждёт.
Всё в нашей жизни – самое главное –
завтра, завтра!..
Не произошло?
Вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время... прошло?
1987
У окна
Белый свет, белый свет…
Не пройти, не проехать.
На далёкой земле не укрыться от бед.
Столько лет! Столько лет
пронеслось без успеха!
Столько лет! Столько лет не оставили след!
Ни к чему уповать
на судьбу безрассудно,
ни к чему горевать о несбывшихся снах.
Лучше просто не знать
в быстротечности будней
о волнующих кровь, но напрасных мечтах.
Белый свет, белый свет…
Он уже не загадка.
На далёкой земле жизнь всё так же скучна.
Мой возвышенный бред
пребывает в упадке.
А на белый на свет я гляжу… из окна.
1988
* * *
По глазам она – сестра небосвода.
Как ты мучаешь меня, мать Природа!
Я ж давным-давно не мольчонка.
А она ещё такая девчонка!
Но, лишь только в эти очи я гляну –
очерствевшею душою воспряну.
В них мечтаний молодых откровенья
и истоки моего вдохновенья.
Но душе, чего б она ни хотела,
не избавиться от грешного тела.
Я не столь уж безобиден, как видно, –
так моё воображенье бесстыдно.
И в груди моей проносятся штормы,
как близки мне эти краски и формы,
эта свежесть, эта кровь голубая!
Невозможная моя, дорогая…
Вот тебе моя рука, в ней конфетка.
Я люблю, люблю, люблю тебя, детка!
Если б тайну ты мою разгадала,
если б знала обо всём, если б знала…
Ты б напротив так легко не сидела,
так беспечно на меня б не глядела.
И тогда б я был избавлен от муки
видеть близко эти тонкие руки,
эти плечики твои, моя радость,
моя терпкая, пьянящая сладость,
эти бледные, как луны, коленки
с их заостренною тенью на стенке;
не была бы ты ко мне милосердна,
не страдал бы я тобой так усердно,
и, конечно же, не смог бы узнать я,
как кокетлив этот краешек платья…
Ах, любить тебя – и счастье и мука,
без надежды, без намёка, без звука!
Ты взираешь, будто образ во храме.
А я – грешник, и с бедой за плечами.
Подрастай, дитя. Пусть я постарею,
пусть я новую беду заимею…
Но тебя, мой ангел, я не забуду.
Я тихонько ожидать тебя буду.
1991
Падают листья
Довлету Келову
Жёлтые, рыжие, красные
падают листья, кружа…
Где ж наши годы прекрасные?
Ах, не на месте душа!
Очарование дивное,
царство возвышенных грёз,
первые чувства наивные
счастья, страданий и слёз…
Падают листья осенние.
Так вот и наши мечты...
Ах, это только мгновения
вечной земной суеты!
Это лишь муки напрасные!
Что же ты плачешь, душа?
…Жёлтые, рыжие, красные
падают листья, кружа.
Но, мы на что-то надеемся,
даже когда в пустоте,
даже когда разуверимся
в немилосердной судьбе.
И пока живы, нам хочется
света, любви, теплоты,
вырваться из одиночества,
вырваться из маеты, –
чтобы на души скорбящие
да снизошла благодать,
чтобы мечты уходящие
к нам возвращались опять!
Ах, все мы в чём-то несчастные!
И не на месте душа.
Жёлтые, рыжие, красные
падают листья, кружа…
1988
* * *
Когда ты мой голос услышишь,
и чутко качнёшь головой,
быть может, письмо мне напишешь
из дали своей вековой.
Покуда докрутится плёнка
в который уж раз до конца,
ты всё мне расскажешь негромко
в строках своего письмеца.
Какие-то давние были
навеет печальный мотив.
«Ещё мы не всё позабыли…» –
подумаешь ты, загрустив.
И тихо вздохнёшь, и рукою
усталость прогонишь с лица.
И скажешь мне что-то родное
в строках своего письмеца.
К нам будет судьба благосклонна,
и зная – надежда жива,
я буду читать отрешённо
твои дорогие слова.
И нашей печали негромкой,
как видно, не будет конца…
Всё крутится, крутится плёнка…
Всё жду я и жду письмеца…
1989
* * *
Женщина купила корыто.
Площадь перешла по грязище.
Это очень важно для быта, –
чтоб корыто было в жилище.
Пустоты не терпит Природа, –
до краёв твореньем набита.
Площади нельзя без народа.
Женщине нельзя без корыта.
Может, дал Господь ей удачу –
мужа, коммуналку и деток;
а теперь – корыто в придачу.
Право, ну не благо ли это?
Будет для мытья и для стирки
до конца житейского сита.
Очень пригодится в квартирке
купленное нынче корыто.
Женщина купила корыто.
Ах, корыто – это спасенье!
Сколько в нём возможностей скрыто
на субботы и воскресенья!
Звёздочки сверкают на донце,
хочется ловить их руками!
Женщина, Вы видите, солнце,
что ненастье делает с нами?
Дождь январский – серые нити –
льёт с небес простуженных воду.
Вы могли бы в этом корыте
площадь переплыть в непогоду,
золушкою в сказку умчаться –
разве Вам о том не мечталось?!
Как Вы не смогли догадаться
сделать невеликую малость?
…Ладно. Вы корыто купили.
Без чудес, да всё же – корыто.
Ну, а мы с тобой – простофили:
наше-то и вовсе разбито.
1991
Доченька
Может, всё на земле – враньё,
но не кровь, но не кровь…
Ты не знаешь, дитя моё,
что такое любовь.
Ты беспечно глядишь, глядишь,
словно издалека…
Так-то вот,
так-то вот,
доченька.
Наши вечные хлопоты,
суета да возня…
Понимаешь хоть что-то ты,
обнимая меня?
И головку невинную
ты склоняешь слегка…
Так-то вот,
так-то вот,
доченька.
До свидания скорого,
до коротких минут.
Твой отец в этом городе
не пройдоха, не плут.
Это жизнь так расставила,
не родная рука…
Так-то вот,
так-то вот,
доченька.
Сквозь дворы затенённые
не пройти в полусне.
Там глаза несмышлёные
проступают в окне.
Ну не надо, пожалуйста!
И прости старика…
Так-то вот,
так-то вот,
доченька.
1989
Наивный ребёнок
А. Ш.
– Мама, посмотри в окошко.
Видишь? – в небе звёздочка светит.
– Спать уже пора, моя крошка,
спи, как все хорошие дети.
– Мама, а соседский мальчишка
в голубей стрелял из рогатки.
– Что-то разболталась ты слишком,
ты не во дворе, а в кроватке.
– Мама, мне не спится. Ты знаешь –
кукла Даша вдруг заболела.
– Спи, ну что ты вновь сочиняешь!
Мало дня, ты б ночь с ней сидела.
Спи, уже уснули лошадки.
Спи, уже уснули зайчишки…
– Мама, а ты завтра рогатку
отбери у злого мальчишки.
– Спи! А завтра к дяде Остапу
мы на дачу едем купаться!
– Мама, ты возьми с нами папу,
я без папы буду бояться.
– Да уснёшь ли ты наконец-то?
– Мама, ну возьми с нами папу.
– Больно он нам нужен, отец твой.
Чем он лучше дяди Остапа?
Спи, прошу тебя! (Нет передышки!)
Спят – и твоя кукла, и твой медвежонок,
все твои игрушки и книжки.
Спи! Эх ты, – наивный ребёнок…
1989
Диптих «Старый театр»
1. Пьеро
Вот – Пьеро. Он плачет день-деньской.
«Господи, да что это со мной?
Как же это горе приключилось? –
зеркальце нечаянно разбилось…»
В зеркальце печального Пьеро
отраженье дорогое жило,
близкое, оно его любило
и всегда понять его могло.
Оттого безудержен поток
слёз Пьеро. «Ах, зеркальце разбилось!
Ах, ну как же это получилось?
Как же я его не уберёг?..»
Вот – Пьеро. Плохи его дела.
День-деньской он плачет над лишеньем.
Что ему другие зеркала?
В них совсем другие отраженья.
2. Арлекино и Коломбина
«А что мне до проблем разрушенных идиллий?
И стоит ли гадать – зачем да отчего?
Какие пустяки несчастного сгубили!
Смешно точить перо
на глупого Пьеро.
Удел Пьеро писать слюнявые сонеты
и вечно слёзы лить. О чём? – да всё равно!
А я всегда пою весёлые куплеты!
Смеяться не грешно
над тем, что вам смешно!
Смешно, смешно, смешно! Смешно, и нет сомнений -
от скучного нытья иного средства нет!
Да упаси нас бог от мрачных заблуждений!
Семь бед – один ответ:
Дурак ты! И – привет!
Вот – я, Ваш кумир, Коломбина, –
ну стану ли я унывать?
И, когда Вам был нужен мужчина…
Да, когда Вам был нужен мужчина, –
Вам было нетрудно, ну право же, право,
мужчину себе выбирать!
Так пусть себе плачет Пьеро!
Что нам до него, Коломбина?»
«Ах, полноте Вам, Арлекино!
Какой же смешной Вы чудак!
Мне искренне жаль его, но…
Но, разве же это причина
для ревности? Мой Арлекино,
я – Ваша, я – Ваша!..
А Пьер, он, Вы правы, – дурак».
1990
* * *
Странно ведь, право, странно –
жить, открывая душу.
Если душа открыта –
виден любой изъян.
Если ж душа закрыта –
как-то оно привычней.
Дело моё ведь, что в ней –
правда или обман.
Если душа открыта,
в ней различимы струны.
Видишь – какой коснуться,
чтобы не прогадать.
Странно ведь, право, странно –
как он идёт навстречу,
зная, что я способен
дёрнуть и оборвать!
Если ж душа закрыта,
легче прельщаться телом,
легче карьеру делать,
видеть: И я не слаб!
Странно ведь, право, странно –
жить, открывая душу.
Будь же, моя душа, ты
в жизни мой вечный раб!..
1990
* * *
В этой жизни я не вечен,
потому так близок небу,
где начертана дорога,
по которой я уйду.
…И уйду я в бесконечность,
где неведомо – что будет,
и неведомо – что было,
и неведомо – что есть.
Здесь оставлю я надежды,
те дома, где жил и не жил,
зрелость, молодость и детство,
и гитару, и друзей…
Здесь ничто не постоянно,
кроме вечного движенья,
кроме вечного рожденья
и забвения страстей…
Ты, любимая, смиришься,
горе сердца успокоишь,
и поймёшь меня – иного,
и отпустишь в никуда…
Но, пока меня ты помнишь,
буду я с тобой незримо.
Даже, если ты поверишь,
что ушёл я навсегда.
* * *
Снова сяду я в ночной поезд,
снова – в царствие шальной тряски.
Это счастье, что душа ноет
без тебя и без твоей ласки.
Потому что ей, душе, вдосталь
одиночества, разлук, худа,
потому что я люблю – просто –
потому что ты – моё чудо.
Облетает календарь буден.
Подведём с тобой итог веку.
Как же долог путь и как труден
человека – Боже мой! – к человеку!
Как гудели поезда грустно
и казалась эта жизнь зряшной,
потому что было так пусто
и порою было так страшно!
Вот опять я тороплю поезд
и без сна молюсь ему – зверю,
потому что я тебя помню,
потому что я в тебя верю!
И влечёт меня твоя сладость,
слышу тайну твоего вздоха…
Вот и ты ко мне спешишь, радость,
потому что без меня плохо.
1991
* * *
Сердце, сердце ранимое
страстью и болью наполнено.
Что же ты хочешь, любимая,
чтоб это сердце исполнило?
Всё, что ты хочешь – проси.
Только огонь не гаси.
Только не надо, пожалуйста,
думать – как много утрачено,
сколько судьбою безжалостно
бед нам ещё предназначено.
Господи, нас упаси!
Только огонь не гаси!
Я говорю тебе: Ты моя!
Видишь – огонь разгорается!
Слышишь, не бойся, любимая,
зря ничего не случается!
Веруй, надейся, неси…
Только огонь не гаси!
1991
* * *
Я странник тела твоего –
планеты трепетной Вселенной.
В пылу фантазии, блаженный,
я странник тела твоего.
Я шествую через века,
соединяя половины,
и вижу мир из сердцевины
его вселенского зрачка.
Я был пришельцем из миров
тебе неведомых и странных.
И я сказал тогда: «Я – странник.
Дай мне тепло своё и кров».
И ты раскрылась, как цветок,
и я воспел тебя душою.
И вот я странствую тобою.
Я – Бог любви. Но, не пророк.
Я открываю полюса,
долины, горы и леса…
О, как пьянит живая влага!
Природа – трепетна и нага.
Я к устью странствую реки
чрез шею, плечи и соски
вулканов в нервном раздраженьи,
там – в недрах – зреет изверженье,
взывая страстно и маня:
«Люби меня! Люби меня!»
И я люблю тебя, Планета,
за то, что ты – моя Планета!
И только так, и оттого
я странник тела твоего.
1992
Падают яблоки
Мы проснёмся под утро
оттого что в саду упало яблоко.
И оно, тяжёлое,
станет причиной нашей бессонницы
до утра.
Выйди, подними его, милая;
оно упало, потому что
пришло время упасть яблоку…
Игорь Дашко
Падают, падают яблоки ночью в саду.
Сад опадает… Вот яблоко снова сорвалось.
Вслушайся в звуки его: «Опаду. Опаду…»
Сколько же в нашем саду этих яблок осталось?
Ах, не случайна бессонница в яблокопад!
Чует душа, как невидимо время сочится
в бездну из бездны… Вот-вот опустеет наш сад.
Что же тогда с нами будет, а может, случится?
Мы не проснёмся под утро, ты только представь.
А, пробудившись, увидим, как осень уныла…
Чувствую я, как на этом кончается явь
и начинается то, что давно уже было…
Был я любим. Так же яблоки зрели в саду.
Молод был я, но казалось, что прожил полвека.
Осень вела ещё лето на поводу
и вместе с ним состоянье души человека.
Помню – стояли последние тёплые дни,
в небе белёсом кружили свой бал паутинки,
ночи так были прозрачны, что лишь протяни
к звёздам ладонь – и на ней засияют слезинки,
будто не слёзы, а звёзды упали в ладонь…
«Ах, ну не надо! Не плачь. Нам и так нелегко
перетерпеть эту боль, и тоску, и усталость…»
Помню я – было страданье её велико
так, что последнее яблоко с ветки сорвалось.
«Что ж теперь делать?»
«Пойдём лучше – выпьешь со мной.
Как ты продрогла, полночи по саду блуждая…»
В доме нас ждали друзья и невеста моя –
рок мой? урок мой? ошибка? – ждала. Предвкушая.
Ну, а под утро, когда я уснул и когда
спящая рядом невеста в лицо мне дышала,
тихая тень к моему изголовью припала
и растворилась в рассветных лучах без следа…
Мы пробудились с женою. В оконном стекле
бледное утро безмолвно застыло; а рядом
в комнате серой, как чудо, лежал на столе
плод, до краёв переполненный сладостным ядом.
Плод, что той ночью последним упал тяжело.
Самое время вкушать этот плод подошло.
……………………………………………………………
Я бы, наверно, забыл состоянье тех дней,
если бы заново муки в ночи не рождались,
и одиночество не становилось ясней,
и эти яблоки сладкими мне не казались…
Так вот вся жизнь – то цветенье, то яблокопад…
Что же потом? Слышишь? – яблоко снова сорвалось.
«Жертвуем. Жертвуем…» – ветви листвой шелестят.
Сколько же в нашем саду этих яблок осталось?
1993
Две истории
1. Южная история
Он сказал: «На свете
я совсем один…
Как над морем светят
звёзды из глубин!»
И проник он взглядом
в душу к ней до дна…
И сказать «Не надо!»
не смогла она.
А она сказала:
«Посмотри – Луна…
Что ж, – она сказала, –
ведь и я одна…»
И вздохнуло море,
чуткое всему –
ей на север вскоре,
на восток ему.
…И пришёл яснее
ясного рассвет.
Он спросил: «Жалеешь?»
И услышал: «Нет».
И под звуки эти
разошлись они,
как одни на свете,
как совсем одни.
1994
2. Грустная история
Он страдал триста лет, ждал он и скитался.
Триста женщин чужих – триста бед обрёл.
Лишь единственной он так и не дождался.
Лишь единственной он так и не нашёл.
И она триста лет горе горевала.
Всё чужим да чужим накрывала стол.
Всё искала его… И не отыскала.
К ней единственный он так и не пришёл.
1991
* * *
Где синяя река тиха и глубока,
и дремлют облака над ней, как отраженья,
где целый год – весна, где лето – целый год,
и осень – целый век, и вечность – вдохновенье...
Где милые стоят берёзы над рекой,
а розовый закат их нежно утешает,
а утро красит всё чудесностью такой,
что если смотришь вдаль, душа изнемогает…
Где небо и земля – достойные любви,
хрустальные дожди, серебряные росы…
Там в доме у реки я бы жил спокойно, и…
и тем бы разрешил извечные вопросы.
Ужель жестокий меч над сущностью нагой
все радости обрёк на горести земные?
Но я уже не здесь! Но я теперь другой!
Здесь только тень моя дела вершит – иные.
Но сам-то я не здесь! Здесь только тень моя,
которая всегда вопросами томится
и всё чего-то ждёт… Но это же не я! –
так долго я б не смог в сей жизни находиться!
А тень мечтой живёт – о женщине, – о ней!
О, тень, ты – моя боль, быль с прошлою судьбою!..
В той жизни, наконец, обрёл я счастье дней
с единственной моей, придуманной тобою.
Как ею я любим! – так не любим никто.
И как нам хорошо друг другом наслаждаться
там – в доме у реки…
А здесь – моя лишь тень
с её мечтой – найти,
и с верою – дождаться.
1991 (ред. 2010)
Моё крыло
В. Высоцкому
Всё относительно, мой друг, всё относительно –
и тишина, и рокот улицы дневной.
А счастье моё тем и удивительно, –
что есть крыло… и бездна подо мной.
В тишине ночной
замирают звуки.
А вдали – рассвета зарево.
Я лечу чужой,
простирая руки
в бездну своего Марева.
Вот моё крыло,
вот моя природа,
чистая дорога Млечная!
А в душе светло,
а в душе свобода –
сладкая моя, вечная!
Мне не страшен Рок,
не грызут сомненья,
от обид – одно лишь гарево.
Мне никто не Бог,
кроме Вдохновенья,
кроме моего Марева!
Мне никто не дан
здесь в соглядатаи
(ненавижу тень шуструю!),
мне никто не пан –
что хочу, то знаю,
так, как я хочу, чувствую!
Вот моё крыло,
вот моя природа,
чистая дорога Млечная!
А в душе светло,
а в душе свобода –
сладкая моя, вечная!
1989
* * *
Я не раб поклонения званьям и почестям,
я не верю деньгам и надменным пророчествам,
я не ведаю истин, сомневаясь в душе,
и во что только, право же, я не верю уже.
Мне смешны уверения мнимых приятелей
и досужие вымыслы «доброжелателей».
И наверное, многое б я потерял,
если б верил во всё, если б всем доверял.
Я не слеп, чтоб не видеть дела бестолковые,
я не глух, чтоб не слышать призывы бредовые.
Пусть на них ярлыки грандиозных идей.
Ну, а я – несознательный, я за честных людей.
И я не верю царям – лжи, тщеславья, безличия.
(Перед Богом Великим все ничтожны величия).
Но я верю, я верю всей душою своей
в доброту и любовь, и, конечно, в детей.
И хоть зло мне пророчит конец мироздания,
я, как вечный закон, не приемлю страдания!
Потому что без веры даже я не могу.
И покуда я жив, я её берегу.
1990
Акварель
Анне Луговой
Когда художник в руку кисть берёт
и смотрит в глубину свободного пространства,
он, может быть, не знает наперёд –
в какое облачит его убранство…
Уже потом, когда увидел я,
как будто из окна, творение – Природу,
весну, что так и кличет на свободу:
«Смотри, как чудно здесь, иди ко мне, дитя!
Вот тихий полдень, сон и тёплая трава;
а вот, смотри – цветы, прекрасные, как дети;
склонились к водопаду дерева,
пьют влагу… И над всем так ясно солнце светит!
Утешься, отдохни, от будней отрешись,
поверь, что впереди ещё, дитя моё, вся жизнь!»…
…Так вот, когда потом увидел я,
как будто из окна, творение – Природу,
я в детство убежал, я ощутил свободу,
я чувствовал: бегу; и думал: я – дитя!..
Блажен входящ в страну души творца,
кто может видеть свет его лица
и чувствовать вблизи его дыханье.
Блажен творец, затронувший сердца.
И всё переплелось. И нет конца –
ни творчеству души, ни созерцанью…
1993
Сиреневый сад
Я в сиреневый сад окунусь с головой,
всей душою прильну к этим запахам пряным.
Как я жил до сих пор в суете, сам не свой,
истощён маетою и самообманом?
Что я нынче? Вот завтра – проснусь на заре,
и воспрянет душа, и придёт вдохновенье,
и, как чудо, к убогой своей конуре
я почувствую жизни прикосновенье,
и поверю в возможность таких перемен,
о которых и думать вчера было странно.
Как ничтожен, как призрачен города плен,
коль сирень расцвела и свобода желанна!
Будет миг – стану птицей – почувствую я!
И руками взмахну, и вздохну с облегченьем,
и в сиреневый сад улечу,
где душа соловья
пробудится во мне, истечёт вдохновеньем!
Как легко будет петь! И как просто – молчать.
Там молчанье – блаженство. А пенье – от Бога.
А теперь успокоиться надо, и спать.
Ещё времени есть до рассвета немного...
1993
* * *
Негромко, негромко, негромко,
негромко скажи о своём...
Что там, на ниточке тонкой
держится вниз остриём?
Голос в толпе безнадежен,
но небесами храним.
Мир твой прекрасен и нежен.
Век твой неумолим.
В нём твоё сердце страдает,
разум теряет покой.
И остриё угрожает,
нитка тонка над душой.
Не по струне, но по кромке
ходишь ты, чуждый толпе –
Как это можно – негромко?
И почему о себе?..