Веди меня за солнечным руном,
овечьей шерстью грей февральским утром,
пои – в морозном, синем, кружевном –
горячим терпким ягодным вином,
окутывай туманом златокудрым.
Да, это верно, дар даётся в долг,
и, видимо, совсем уже недолго
мне жить в раю, где каждый свежий вдох
горчит виной несбывшегося долга.
Все деградируют. Я тоже, в их числе,
поскольку рабство – пища для планктона
косноязычного. Мне мой негорький хлеб
свободы стоит… Мягко-непреклонны
святые ели – в облаках поют -
с открыток детства – видят всё, до лета –
мне надо жить, а я брожу в раю,
дышу озоном и пою куплеты
из мантр БГ. Цветные тиражи,
туманы, океаны, миражи,
несметных птиц Твоих живые лики, -
квадриллионы злаков, трав и листьев,
единых в миллионах вариаций.
Ты прав, что не желаешь повторяться
и штамповать, как мы – поступки, сны,-
в безвольном ожидании весны.
Сквозь времена нас вечно тянет в сад,
откуда изгнаны, в ущелья и леса,
но мы уходим вниз - в поту лица
искать свой хлеб и прочее иное
ненужное, и подличать спиною,
неся потенциал своей судьбы
в глазах и незадачливых движеньях.
Я здесь – на лыжи – вниз, стремленье быть –
сильнее логики – в простом скольженье
есть счастие. Как этой ели, мне
судьба тянуться к солнцу неустанно,
и удержать на сильных лапах снег,
храня его слепую первозданность.
Сосновых шишек на меду настой,
тепло глинтвейна и подол тумана…
Пока не стала серой и глухой –
разбереди мне снова эту рану.
В уютной чаше старого Домбая
ещё раз убедиться, что живая.