3. Сказ о щедром барине, упрямом приказчике и вз

Юрий Соловьёв -Назаровец
           В детстве я очень любил слушать сказки. Сам читать ещё не умел, но слушать их готов был часами. Даже про сон забывал.               
            В те послевоенные годы электрический свет в деревнях зажигали ненадолго – не более чем на четыре часа в сутки: ток вырабатывали снятые с тракторов дизели. Использовались и танковые, но они были большой роскошью для крестьян. Телевизоров по деревням в те времена не было, а вот приёмники кое у кого из деревенских водились. Односельчане, имевшие сетевые приёмники, очень ими дорожили, включали редко, больше слушали музыку с патефонов. Недостаток информации компенсировали сказки,  которые были для нас, детей, чудесными повестями о чём – то заоблачном.
           В нашей семье главными рассказчиками были мой отец - Василий Фёдорович Соловьёв и дед Егор – отец моей матушки. Бывало, как начнёт отец веселить нас сказками да побывальщинами, так опомнимся все только тогда, когда  уж рассвет в окно постучится. Мама его ругает, а он доволен: хороший вечер с детьми провёл.  Рассказчиком отец был отменным. Сказывались весёлый нрав, беззлобный характер и природное чувство юмора, крестьянская мудрость, наблюдательность, умение увидеть необычное в обыденной жизни и удивительно цепкая память. Отец прямо – таки сыпал сказками Пушкина, Ершова, Салтыкова – Щедрина, которые он знал наизусть. С почтительностью, уважением отец пересказывал произведения Маяковского, Фадеева, Есенина, Некрасова, а о похождениях шолоховского деда Щукаря рассказывал так «вкусно», что снова и снова мы готовы были слушать его с огромным удовольствием. Любил отец порассуждать о царских временах, знал даты и события царствования Рюриковичей и Романовых. А вот о Гражданской и Отечественной войнах молчал, хотя воевал с 1942 года, домой вернулся только в сорок шестом. Был награждён орденом Отечественной войны за спасение знамени полка и командира, имел шесть ранений. Молчал, но память о войне возвращалась к нему чуть ли не каждую ночь: во сне он ходил в атаки, будил семью криками «За Родину!», «За Сталина!» и плакал.
              А вот дед Егор не знал ни поэтов, ни писателей, вольно перемешивал, как я теперь понимаю, события из разных времён, но сказки и побывальщины сыпались из него как  из рога изобилия, по – крестьянски неторопливые, мудрёные и цветастые, как павлопосадские платки. Жил дед с бабушкой Настей у речки (на ней бабы «праниками» отбивали настиранное бельё) на краю деревни Новая Сокса в пятистенном доме – в том самом, где выросла наша мама, её сестра и четверо братьев. Мои сёстры и брат тоже родились в Соксе. Деревня была их родиной. Отец часто на конных дрожках привозил нас в дедов дом. У стариков мы гостили неделями. Бабушка Настя потчевала нас испечёнными в русской печи и вытащенными из неё на большой деревянной лопате сметанными шаньгами, густо смазанными яичным желтком, и огромными калачами, пышными караваями из пшеничной муки своего помола, поила хлебным квасом, настоянным на сладких квасниках, которые казались нам вкуснее шоколада. Старики вставали с петухами, ложились спать глубокой ночью. Бабушка работала в доме: ткала половики, пряла шерсть, что - нибудь шила, вязала. А дедушка, хоть и с одной живой ногой (вторую потерял в империалистическую), управлялся со  скотом, носил дрова, воду из колодца, что был во дворе, а по вечерам устраивался на лавке около русской печки подшивать валенки или чинить сбрую. Вот тогда и наступал наш час. Дед всегда рассказывал что - нибудь новенькое и никогда не повторялся. В один из таких вечеров поведал он нам историю, которая мною со временем забылась. Но вот прошли годы, я многое увидел, познал в жизни, обо многом передумал, и она, дедушкина история, вдруг вспомнилась, как всплывают в памяти эпизоды детства в виде картинок, запахов и звуков.
           Дед начал сказку издалека:
- Это произошло в России ещё до отмены крепостного права, когда поэт Некрасный написал поэму «Кому на Руси жить хорошо».
         Мы затихли, замерли. Зато баба Настя, загремев ухватом, одёрнула деда:
- Не гневи Бога на старости лет, да и внукам головы не забивай!
-  А я что? – отвечал дед. – Молитву вечернюю прочитал – перед Богом чист!
             Бабушка опять прикрикнула:
-  Говорю: не дури головы! Какой Некрасный? Барин Некрасов писал про крестьян. Ох, он и мот был до крепостных! А в стихах жалел бедняков: читаешь или слушаешь – даже слёзы текут!
    Но деда трудно пристращать.
- Да ладно, бабка, не кипятись, дай внуков повеселить!
    И дед продолжил свой рассказ:
- Это случилось в маленьком селе. Крестьяне там жили ни бедно, ни богато, есть и пить было что. Многие ещё и оброк хороший барину платили. Народ в селе был дружный, но, как говорится, и в справной стайке найдётся паршивая овца. Барин редко в деревню приезжал: не было большой надобности. Ну а на службе у него состоял приказчиком Ванька Невинный. Грамотёшки никакой, а форсу – хошь отбавляй!  Глумной,  настырный: что удумает – оглоблей не перешибёшь, лишь бы по его всё было. Уж и попил он мужицкой кровушки! Вот я расскажу хотя бы историю, как извёл он всех коров в деревне…
                Жила в селе вдова Варька – баба красивущая, ладная. Мужик её к той поре помер: с войны вернулся весь поранетый, какую – то Шипку защищал. А где она, эта Шипка?... Может, в Болгарии или в Турции?.. И чего его туда занесло? Может, царь приказал, может, Суворов позвал. Только после возвращения пожил мужик дома недолго, отдал Богу душу. Вот от этой вдовушки  и бежал как – то  ранним утром, крадучись от людей, Ванька – приказчик. Он – то думал: не видят люди его проделок. Да ведь в деревне так: один приметил, другой догадался, третий услышал. Ванька только подумает пойти к зазнобе, а уж об этом всё село говорит. И вот бежит он, такой фартовый: драповый армяк новый, юферевые сапоги с подковками, только что купленный в лавке картуз – картинка, а не мужик! И вдруг с разбегу вляпался наш Ванька  в коровью лепёху, да так, что не устоял на ногах. Сам сидит в дерьме, там же и картуз, штаны – зелёные, да и сам от злости зелёным стал: так сильно осерчал на коров. Сбегал домой, умылся, переоделся и отправил  посыльного за своми людьми. Их было у него двое: Петька хромой да Манька кривая. Соседи срамили их за то, что путаются с Непристойным, но они никого не слушали и почему – то всё липли к нему. Ну вот, эта парочка скоро прибежала к Непристойному и докладывает: «Всё в порядке, Иван Николаич!»
- В каком порядке? – не своим голосом заревел приказчик. – По улице нельзя пройти: сплошь коровьи лепёхи! Чтоб сегодня же узнали, чья корова лепёхи разбрасывает, и ко мне на расправу хозяина  привели!
        Вот стоят Манька с Петькой на выгоне и наблюдают. Видят: коровы лепёхи стали класть. Петька сразу заковылял до пастуха – узнать, чьи это пеструхи. А пастух говорит: «Так в стаде все коровы чёрно – пёстрые».
            Решила парочка вечера дождаться и ещё раз понаблюдать. А вечером сразу же виновницу углядели: вот же она – с боталом на шее! Тотчас доложили приказчику. Тот, довольный, приказал им узнать поутру имя хозяйки коровы с боталом. А корова та была Нюрки Иллюковой. Собрались вечером деревенские, решают, как бабу из – под боя спасти. И придумали...на всех коров надеть ботала. Вот утром была потеха видеть, как Ванька со своими прихвостнями оконфузился, когда из всех  дворов пошли коровы с боталами! Чего он только ни придумывал потом, вражина окаянный! Однажды заставил хозяек номера на коровьих боках написать. Ну, они и написали - белой глиной на чёрных окороках крупные цифры. Утром написали, а к вечеру цифры – то  постёрлись… Несколько лет мучил Ванька деревню. Терпели до поры – времени, куда деваться – то: барин далеко, а Ванька – самодур рядом. А как терпение – то закончилось, то начали мужички потихоньку сбывать коров, так что скоро не осталось ни одной. Хорошее житьё наступило: на барщине отработают и домой: бабы к печке да к ребятишкам, а мужики медку сладкого попьют и к лошадям. Коней тогда на селе много было, в каждом дворе самое малое – пара. А вот у Ваньки Непристойного аж шестьдесят орловских скакунов. Да решил он всех перещеголять: хоть и небольшая шишка, а начальник!  Сначала вежливо недодал барину крестьянские деньги, потом грубо обобрал крестьян и на наворованные деньги скоро пригнал табун голов на двести европейских скакунов. Скачет Ванька по деревне на своём новом жеребце, а за ним табун: лошади все как одна – справные, аж лоснятся! Всё бы хорошо, кабы не куры. К своим – то, русским, коням они привычные были – копаются себе, бывало, в назьме и никого не пугаются, а тут – иноземные рысаки! Вот несушки с перепугу и порскнули в разные стороны. Ну, лошади и понесли. Табун как начал вёрсты считать!..  Жеребец, что под Ванькой, прямо на частокол налетел – заплот повалил и сам поранился. Приказчику как - то удалось его остановить, а табун только к ночи собрали. Понятно, начал Ванька пуще прежнего лютовать. Наутро издал приказ, чтобы ни  одной курицы, утки или гуся не бродило по селу. За нарушение приказа полагались штраф и порка на конюшне. Закручинились хозяйки: что делать? Решили привязать курочек к колышкам. Так и сделали. Ещё спокойнее стало жить народу в деревне: коров нету, куры – во дворе на привязи. На улице ни соринки, ни пылинки. Благостно...если не считать бродящих по улице собак: их уничтожить ещё не было приказа. Всё как в Европе! Куры потихоньку освоились жить на привязи: пшено и вода, гнездо для наседок – всё рядом. Только вот несушки посидели – посидели на привязи, без прогулок-то, да и перестали яйца нести. Хозяйки сперва подумали, что курицы съедают яйца, и стали за это купать хохлаток в бочках с холодной водой. Ан нет, не несутся – хоть плачь! Бабы горюют, а курам благодать: накормлены, напоены, два раза в день выкупаны – и петух им не стал нужен. Пришла пора подати платить, а нечем: нет яичек – то! Приказчик по дворам забегал, в клетях, амбарах роется, ищет спрятанные, как он думал, яйца. Бабы и так, и этак оправдываются, а он своё орёт: «Воруете!» Тогда старуха Фёкла насмелилась и предложила приказчику самому щупать кур по утрам и вечерам. Интересно, что после Ванькиных посещений куры сделались совсем ручными. Бывало, выйдут Верки да Катьки на крыльцо, а куры тут как тут – бегут к ним хвостами вперёд. Только от этого балагана яиц не прибавилось. И наступила жизнь на селе, как в худой сказке, – ни молока, ни мяса, ни яиц. Одни собаки, но их тогда ещё не ели. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, да прослышал всё же про этакое чудо – юдо барин. Сел он в коляску, прихватил  с собой урядника, и к обеду прибыли они в село для разбору. Ванька Несносный, весь гладенький, кругленький, барину в пояс кланяется, рядом Манька с хлебом – солью и Петька с графинчиком мёду чуть не по земле стелются. Барин, как и подобает грамотному и воспитанному человеку, сразу вида не подал, что сердится. Внимательно выслушал приказчиков доклад о недоимках. Подумал немного и сказал, что хочет послушать сельчан. Вот идёт барин по селу: сам впереди, а Ванька со своими прихлебателями – следом. А куда ему деваться: сам себе петлю на шею надел! Таким образом подошли к крестьянскому двору. И надо же было так случиться, что был это двор самой боевой бабёнки, которая и чёрту даст на орехи. Верка смело вышла за калитку. Барин спрашивает:
- Чем живёте, хозяюшка?
- Да чем Бог пошлёт, - отвечает Верка. – Пожалуйте в дом, не стоять же на улице.
            Только зашли во двор, видят: курица, привязанная верёвочкой к колышку, бросила разгребать сор и хвостом вперёд бегом к барину да и кинулась ему под ноги. Барин обомлел: ничего подобного в жизни своей никогда не видал. Кричит барин:
- Что с курицей?!
         А Верка ему:
- Да это она хочет, чтобы её пощупали. Мы всем селом это делаем утром и вечером по указке приказчика, потому что курицы не несутся. Вы, барин – батюшка, пощупайте сами. Смелей! Смелей!
          Барин возмутился:
- Ты что мне предлагаешь, вздорная баба? Не барское это дело - в курах ковыряться!
            Все дыхание затаили; от страха, что барин разгневался, боятся и пошевельнуться.
           И вдруг барин захохотал, да так озорно и весело, что вслед за ним захихикал и урядник, хохотнула Верка, залыбились несмело стоящие неподалёку Веркины соседи. Одному Ваньке было не до смеха!
           Отсмеявшись, барин пригласил крестьян на сход, где пообещал каждой семье  выдать по корове (понятно, что не бесплатно) и велел отвязать кур. А Ваньку посадил в карету и увёз. С тех пор о приказчике ни слуху ни духу. Да в деревне о нём и не кручинились, быстро забыли. Даже вдовая Варька, нечаянно вспомнив его нос с большой бородавкой, сплёвывала на сторону. Через неделю от барина пригнали стадо коров, а куры с той поры перестали бунтовать и занялись привычным дотоле делом. А Ванька... сказывают, что Прохор - плотник в городе его видел: били мужики Ваньку не то за то, что фальшивые документы какие-то им подсунул, не то за воровство... Да одно другого не лучше!
          Дед замолчал, оглянулся на бабу Настю. Видно, хотел ещё что – то добавить, да сдержался. Укутывая нас одеялом, шепнул: «Сладких вам снов».  И, затушив керосиновую лампу, потопал спать в дальнюю комнату.
          Не знаю, что- сестрёнкам, а мне снились коровы, добрый барин и смелая Верка.