Комом в горле слова, как песок на блюде, а вокруг все бегут – муравьи, как люди. И несешь каштаны в своем подоле, а на море – смотри – красота, раздолье, бег волны чистой-чистой, как чайки перья… Ну зачем запирать слова за двери, когда хочется выть, чтоб посуда билась? И, наверное, жаль, что никак не случилось.
Посмотри, а на небо взбежали тучи. Ну идем же на гору – там видно лучше, как косматые в небе ползут степенно, не боясь ушибить ни руки, ни колена, если будут вдруг падать, как груши градом – мне их запах и дождь лучше всякой награды, а пока расцветают они над морем, мне молчание душу в конец заморит.
А до леса бегом – кто босой быстрее? Юбка рвется от ветра, да косы реют, запылают вдруг щеки презренно алым, и бежишь, упиваясь своим запалом… А вослед только сосны качают гривой – пусть дурная, зато сочиняет не криво, да каштаны в подоле до моря носит. А кому оно надо? Никто и не спросит. Промолчат, отодвинув стыдливо к двери – да они, как и я, все сказать не смеют, а в той сказке почет смельчакам да безумцам. Ну а мне бы опять без кошмаров проснуться.
Он пугает, смеется – кому ты сгодилась? Вот и чашка опять вдруг случайно разбилась. А каштаны просыпались мимо корзины – и молчание тянет в немую трясину, только сосны у моря трясут своей гривой – разве мысли свои открывать красиво? В сказках так не бывает, сиди и не суйся, ты вяжи свой носок, не кидайся на брусья, не гоняй с ветром туч, не ходи ночью в горы – стереги свой очаг, не носи позора ни в семью, ни к друзьям – больно ново диво: и сказать не сумеешь ведь, чтоб красиво.
Да и как сказать? Разве соснам понятно? Мне, конечно, петь песни и им приятно, только хочется вдруг не колючей хвои, а на печь и наплакаться горько вволю; только так нельзя – вдруг прознают люди? И на свете жилья мне вконец не будут: любопытные морды суются в двери, как бегут да на кровь все лесные звери, только крови моей не видать вам, люди.
И молчать до последнего.
Точно буду.