ЧЁРНАЯ СЕДИНА
Мне кажется, живу я на земле
с её рожденья, был везде и всюду.
Но как же так – пройдёт немного лет,
а вот меня среди живых не будет!
На трёх холмах я Киев основал,
в единый строй поставил новгородцев,
свой щит и меч на память оставлял
константинопольским багрянородцам.
Я пил из Калки, перед боем пил,
терял друзей – не сосчитать погостов,
меня за триста лет не задавил
раскосый враг обсиженным помостом.
Я с теми был, кто драться выходил
один – с тремя из вражеского войска
и во победу веру сохранил,
как полк засадный в битве Куликовской;
кто, в плен попав, коленей не сгибал,
не бил поклонов, оным зная цену,
но по колено, во крови стоял
(в своей крови), не ныл и не стонал,
когда срубали ноги по колено.
Кумыс пришельцам горек был на вкус,
зашторивали веки чувство страха.
И с уваженьем тот, кто был не трус,
молился про себя, чтобы урус,
родившись вновь, стал воином Аллаха.
И слепли вдовы от золы и слёз…
Поля под хлеб дымились полем боя…
Не потому ли белизна берёз
(с тех пор) седая чёрной сединою?
БАБЬЕ ЛЕТО
Сиротею с птичьим перелётом…
Бабье лето — это ль не обман?!
Тополиной тронут позолотой,
по ложбинам кучится туман.
Бабье лето — сердце нараспашку.
И твои туманятся глаза.
Ты прости, но отцвели ромашки,
что могли бы счастье предсказать.
Я люблю деревьев полусонных
грусть и щедрость россыпей листвы.
Паутиной связан невесомой
злой язык всезнающей молвы.
И тебе, мой друг, всего дороже
этих дней задумчивая ширь.
Бабье лето — словно подорожник
для твоей израненной души.
Разбросает осень на потеху
ковыли кочующим ветрам.
Ты вернёшься запоздалым эхом,
в лужах — лёд с листвою пополам.
…Я люблю. Ты мне всего дороже.
Обнимаю — рук не развести.
Прирасти ко мне, как подорожник
прирастает к битому пути.