Как только рассвело, то есть настолько рано,
Задолго того времени, как принято вокруг,
Чтоб наносить визиты, что было бы и странно,
Когда бы не причина, открывшаяся вдруг…
Из дома деревянного оранжевого цвета,
Конечно, с мезонином! А кто другое ждал?
Колонны голубые в контрасте шли при этом,
Вдруг выпорхнула дама, лакей сопровождал.
В особенной шинели с тремя воротниками,
Лощённой круглой шляпе, вкруг золотой галун.
Коляска перед домом принадлежала даме.
Она в неё впорхнула, то есть во внутрь, в салон…
Лакей захлопнул дверцу и закидал подножки,
Схватившись за ремни, сам на запятки встал,
Не медля ни секунды, скорее сколько можно,
«Пошёл!» - команду кучеру решительнейше дал.
У дамы была новость. Спешила поделиться!
Во всякую минуту смотрела из окна:
Зачем? Ну, как зачем? Должна определиться
Как далеко от цели, куда теперь она
Душою всей стремилась! К досаде несказанной
Всё ещё в полпути… и всякий дом теперь
Длиннее ей казался…ужели то не странно?
Дразнил словно нарочно, расширив окна, дверь…
Длинней обыкновенного тянулась богодельня,
Настолько, что она сказать была должна:
«Проклятое строенье! Нет, право, канительна –
Конца и края нет… закончится она?»
Уж пару раз и кучеру упрёки посылались:
«Несносно долго едешь! Андрюшка! Поскорей!»
Но как бы ни тащились иль поспешать пытались,
Дорога их закончилась и вот уже перед ней
Та цель, к какой стремилась уже с утра пораньше:
Одноэтажный дом из дерева на взгляд,
Не просто даже в серый, а в тёмный был покрашен,
Высокая решётка и узкий палисад,
За коим находились от пыли вовсе белые
Какие-то деревья иль, впрочем, деревца…
Горшки с цветами в окнах, над коими приделаны
По виду барельефчики – не разглядеть лица…
И клетка с попугаем, две собачонки даже,
Пред солнышком уснувшие, занявши всё окно.
В самом же этом доме, теперь нам это важно,
Жила её приятельница, дружили и давно.
Как автор я теперь в сильнейшем затрудненье:
Как бы назвать обеих, никак тем не смутив,
Не рассердив кого-то, не ввергнув тем в смятенье,
Как до того бывало на жизненном пути…
Придумать им фамилии? Не менее опасно…
Как ловко ни придумай – откликнется, да как!
Наверняка отыщется такая в государстве,
Обидишь тем жестоко… Примерно скажет так,
Что автор приезжал туда, к нему нарочно,
Затем, чтоб повыведывать, что он такое есть,
Какой тулупчик носит и чей любовник точно,
Какой бы Аграфене им сделана та честь…
Назвать же по чинам – того ещё опасней,
Поскольку на сей день раздражены они
Настолько, что уже и не найти ужасней,
Что не отыщут в книге в какие-нибудь дни,
Уже им мнится личностью, персоною особой…
Вот, что тому причиной? Как можно объяснить?
Расположеньем в воздухе! Ничем ещё не пробуй,
Мозги завяжешь в узел, распутывая нить…
К примеру, написал, что глуп про человека.
Но не смотря на это, он личность всё равно!
Сейчас же кто-то выскочит почтеннейший от века
И закричит: «Я тоже! Как тот! С ним заодно!
Я тоже человек! Какое в нас отличье?
А, стало быть, как он, я глупый, не умней…»
То есть сейчас смекнёт, что позвончей приличья –
Прославиться захочет даже за краем дней…
Во избежанье крайностей, мы так теперь поступим:
Ту даму, что приехала, в дальнейшем будем звать
Просто приятной дамой. С другой же чуть отступим,
Не перепутать чтобы, длинней чуть называть,
Не очень погрешив при этом, без сомненья,
Поскольку в самом обществе её так и зовут,
Заслуженно приятной во всяких отношеньях,
Тому же и последуем в повествованьях тут…
Название такое приобрела по праву,
Законным самым образом, забывши про покой,
Ни времени, ни сил и ни смиренья нраву
Не пожалела вовсе, чтоб сделаться такой!
Хотя ещё бывало, что чрез саму любезность
Прокрадывалась ух какая её прыть,
Такой уже характер, такая в нём помпезность,
Но замечала сразу, умея скоро скрыть…
Случалось, что в словах приятных и любезных,
Булавку, острый шип могли вы разглядеть…
Не приведи Господь, другая вдруг пролезла
Хоть в чём-нибудь вперёд… Не сможет усидеть…
Но всё так облекалось в изящность тонкой светскости,
Как только и встречается в губернских городах!
Без грубости какой, пусть не лишаясь меткости,
С улыбкою приветливой на ласковых устах!
И всякое движенье проделывалось с вкусом,
Она умела даже так голову держать
Мечтательно-задумчиво, с кокетливым искусом,
Стихи читать любила, привыкла побеждать…
Такими вот манерами сыскала уважение!
И общество, признав, согласно стало звать
Её приятной дамой во всяком отношении,
Не станем же и мы от них в том отставать!
Приезд нежданной гостьи поразбудил собачек:
Мохнатую Адель. Шерсть так была длинна –
Мешала сделать шаг… Второй же пёсик: мальчик
По кличке Попурри. Очнувшись ото сна,
Они с визгливым лаем в переднюю помчались,
Где раздевалась гостья, сняв клетчатый свой клок,
Уже стояла в платье. Хвосты вниз с плеч качались,
Фасон, расцветка ткани – всё супер, всё восторг!
Приветствуя друг дружку, за руки ухватились,
Расцеловались, вскрикнув… Вот, с кем бы их сравнить?
Как институтки, что ли, что месяц как простились
И не успели дома ещё им прояснить,
Что папенька одной бедней и ниже чином…
Поцеловались звонко, собачек испугав,
Те лаем залились, за что не без причины
Их хлопнули платком, при этом поругав…
А сами обе дамы в гостиную отправились,
Конечно, голубую, как в высшем свете были…
За гостьей вслед жасмины(ей ароматы нравились)
За платьем, словно шлейф пристёгнутый, поплыли…
Овальный стол, диван и ширмочки повсюду,
Увитые плющом, что ниспадал на пол.
Обычность обстановки описывать не буду,
Не в ней сейчас причина…а стол, он всюду стол…
Усаживая гостью, хозяйка хлопотала:
«Садитесь в уголочек!» – сажая на диван.
Как сказано, та села, но той казалось мало:
«Под спинку вот подушечку – удобней будет вам!»
Сказавши запихнула за спину той подушку,
На коей вышит шерстью был рыцарь по канве,
Как всюду вышивают: нос лестницею к ушку,
Четвероугольник губы… не будем о коне…
Сама всё причитала: «Представьте, как я рада!
Не передать словами тому, что это вы!
Вот слышу, что подъехали… кому бы это надо?
Вдруг вице-губернаторша? Не побоюсь молвы,
Параше повелела сказать, что нету дома…
Привычка отвратительна у той – надоедать…
Не вам же объяснять – она же всем знакома…
Вы бы могли и сами теперь оценку дать!»
Но гостья, улыбаясь, лишь слушала, кивала –
Никак не поспевая словечко дать в ответ…
От новости в ней бывшей, порядком изнывала,
Но только рот раскрыла, как та ей снова: «Нет!
Какой же на вас ситчик весёленький, однако!»
«Я тоже так решаю, иду теперь в разрез
С самой Прасковьей Фёдоровной! Она считает всяко,
Что было б много лучше, чтоб клеточки на срез
Смотрелись как помельче, а крапинки б синели,
Не были бы коричневым колором – посветлей!
Я чуть что не расстроилась… а, ну, на самом деле –
Как есть теплее много, приятней и милей!
А вот сестре её материйку прислали:
Очарованье глазу, словами не сказать!
Попробуйте теперь вообразите сами:
Полосочки так узки, нет силы описать!
Тон голубой при этом, а чрез полоску глазки
И лапки… там и тут! Представьте: там и тут!
Полоска, лапки, глазки! Полоска, лапки, глазки!
Очарованье полное! Что будет, как пошьют!»
«Но, милая! То пёстро!» «Ах, вовсе нет, не пёстро!»
«А я вот повторю, что пёстро! Ещё как!»
Тут надобно заметить, хозяйка судит остро
Отчасти от того, что видит всё не так!
Она материалистка и склонна к отрицанью.
Сомненью подвергала и отторгала то,
Что, как сама считала, достойно порицанья…
Но та всё возражала, не сдавшись: «Но зато
Теперь вас поздравляю: оборок уж не носят!»
«Позвольте, как не носят? А что же вместо них?»
«На место них фестончики!» Опять наморщив носик:
«Не хорошо-то как! Фестончики одни…»
«Да, да! Одни фестончики, по пелеринке даже!
На рукавах фестончики, внизу, вверху – везде!»
«Не хорошо, Софья Ивановна!» - на то хозяйка важно.
«Ах, Анна свет Григорьевна! Ну, что вы, как к беде!
Премило, так скажу! Совсем невероятно!
В два рубчика всё шьётся, широкие проймы –
Да, это ещё что? И ладно и понятно…
Вот, что скажу сейчас, смутило все умы!
Ну, что ж вы? Изумляйтесь: лифчик теперь длиннее.
Да, да! Себе представьте, значительно и ниц!
По переду на мысик, острее, как сумеют,
А косточка и вовсе выходит из границ!
При этом юбка вся вокруг уж собирается.
Как раньше были фижмы. Нежданный поворот…
А сзади даже ваты добавить постараются,
Чтоб точно, что бель фамм… Как вам такой вот ход?»
«Вот это черезчур, не побоюсь, признаюсь! –
На то Анна Григорьевна вновь стала возражать –
Уж вы там как хотите, я уж теперь сознаюсь,
Что ни за что на свете не стану подражать!»
«И я сама вот также… вообразишь, представишь…
Вот до чего доходит та мода иногда…
И удивляться даже и то порой устанешь…
Для смеху взяла выкройку… годится, мож, когда…
Меланья-то моя и шить взялась как будто…»
«Так, разве, у вас даже и выкроечка есть?»
«Сестра мне привезла на той неделе в утро…»
«Ах, дайте мне и срочно! Ах, окажите честь!»
«Не вдруг – я обещала её Прасковье Фёдоровне!
А вам уже потом… после неё уже…»
«Зачем бы и к чему после Прасковьи Фёдоровны?
Кто ж после-то наденет? Как вы могли уже
Меня вдруг предпочесть совсем чужим? Не знаю…
Не слишком много странностей от вас теперь видны?»
«двоюродная тётка!» «Я вас не понимаю!
Что это за родня, да с мужней стороны?
И слышать не хочу от вас, Софья Ивановна,
Подобных возражений! Хотите оскорбить?
Наскучила я вам? Скажу и вновь и заново,
Само общенье наше хотите прекратить…»
Несчастнейшая гостья не знала совершенно,
Что ей теперь вот делать, как поступить, сказать…
Меж двух огней попала… что верно, то уж верно…
Сама себя сумела примерно наказать…