Здравствуй мама, милая, родная!
Я пишу тебе средь тишины.
Ночь в окошко, лунный свет бросая,
Навевает ласковые сны.
С верху сыплет снежная пороша,
Застывает на щеке слеза.
Для тебя одной лишь я хороший,
Лишь тебе понятна боль моя.
Ты печальный взгляд мне в след бросаешь,
Он струится по моим плечам.
Знаю, сильно обо мне скучаешь
И тихонько плачешь по ночам.
Не грусти, родимая, не надо!
Видно в жизни вышел перекос.
Ты одна в душе моей отрада,
Остальное-боль, да горечь грез!
Так уж вышло, что в неполных тридцать,
Я душою сильно постарел.
Мне бы лучше вовсе не родиться
И не знать тоски разящих стрел.
С грустью я гляжу в ночное небо
И от боли господу кричу:
"Сделай так, чтоб я на свете не был,
Сделай так, я этого хочу!"
Счастье мне лишь робко улыбнулось
И проходит мимо стороной.
Я позвал, оно не оглянулось,
Не взмахнуло ласково рукой.
Я бежал за ним и спотыкался,
Поднимался в гору и опять
Падал вниз и больно ушибался,
И никак не мог его догнать.
А когда поверил, что настигнул
И к груди трепещущей прижал,
Обернулось счастье злобной гидрой,
Ядовитый вынуло кинжал.
И завял мой сад в мечтах взращенный,
И погас огонь в моих глазах,
И стою, как на смерть обреченный,
И у сердца роюсь в тайниках.
И прошу его опять забиться,
Сдвинуть остывающую кровь,
Разыграться и разгорячиться,
Трепетать и радоваться вновь.
Но напрасно я мечту ласкаю,
Видно жизнью крест поставлен мне.
Счастье, белой журавлиной стаей,
Лишь порой приснится мне во сне.
Вот и все, на том писать кончаю.
Мало ж мне отмерила судьба.
Может быть об этом кто узнает,
Не узнаешь только ты одна.
Не обмолвлюсь я про то ни словом,
Не прибавлю боль в твоих глазах.
Ни морщинки на лице знакомом,
Ни сединки в мягких волосах.