Всё глубже погружаешься, всё глубже.
И в черепушке кровь стучит всё глуше.
И ледяным давленьем сжаты рёбра...
Нет жабр, увы! Вздохнуть не вздумай пробно.
Крепись, голубчик, либо кончишь срывом —
и воду впустишь в грудь, на радость рыбам.
Не видно дна. Его, наверно, нету.
Как пузыри, взмывают души к свету!
Ах, глупые, зачем вы в глубь полезли?
Вам от кессонной корчиться болезни.
Навстречу поднимается ныряльщик —
застывший страх в глазах его незрячих.
Жемчужинами дно его манило,
но ничего в ладонях, кроме ила.
Спешит наверх, туда, где рябь и солнце.
Вполне возможно, он ещё спасётся.
А ты? Тебе наверх, увы, нескоро,
а водоросли — зыбкая опора.
Иголочки покалывают тело —
мол, не преодолеть тебе предела.
Утопленницы ласковые шепчут:
— На кой тебе он сдался, этот жемчуг...
Останься с нами... — Спазмом сжата глотка:
там, наверху, парит над бездной лодка!
И пусть, как пузыри, взмывают души —
ты должен — глубже! сдавленнее! глуше!