БЬЯНКА КАРНЕВАЛЕ
Уже в двадцать семь лет за ее плечами была весьма необычная жизнь.
Рожденная в Буэнос Айресе, она была первым ребенком в семье швейцарского торговца мясом и итальянской певицы, росла вместе с младшим братом в Аргентине и до десятилетнего возраста посещала немецкую школу Песталоцци. Затем родители развелись, и ее мать, которая при вступлении в замужество приняла швейцарское гражданство, переехала со своими двумя детьми в Беллинцону в кантоне Тессин.
Там она отдала свою дочь в начальную школу и затем в гимназию. Мать всегда говорила с дочерью по-итальянски, поэтому для той переход на другой язык не привел к речевым проблемам, разве что к житейским. У нее была немецкая фамилия отца и итальянское имя, так что звали ее Бьянка Фаснах , и уже в первый же день учебы в Беллинцоне это вызвало общий смех. Две школьницы в ее классе, говорящие по-немецки, тут же прозвали ее Бьянка Карневале, и это прозвище закрепилось за ней. Здесь не обошлось без ревности, так как Бьянка была красивой девочкой с голубыми глазами отца и черными волосами матери, которые она заплетала в косички. Кончики косичек были украшены тонкими разноцветными ленточками.
Больше всего ее интересовала музыка. Она любила читать и проводила с книгой долгие послеполуденные часы в небольшом саду за домом под развесистой магнолией, в то время как другие дети отправлялись в плавательный бассейн, которого она избегала из-за назойливого шума. Бьянка любила петь и слушать музыку, И когда мать отвела ее к своей знакомой пианистке на уроки музыки, она даже удивилась, насколько ее дочь не нуждается в каком-то принуждении к этим урокам, стало очевидным, что та словно рождена была для того, чтобы чувствовать себя как дома в этом ландшафте из белых и черных клавиш. Ее брат, напротив, упражнялся на своей виолончели ровно положенные на это минимальные четверть часа, постоянно поглядывая при этом на свои наручные часы, и по истечении этого времени рассеянно отодвигал в сторону свой инструмент. И он тоже с удовольствием слушал музыку, но в отличие от своей сестры не классическую, а джазовую. Так как их комнаты располагались по соседству и у каждого из них был свой обычный граммофон, это частенько приводило к музыкальным битвам, например, между Джузеппе Верди и Дюком Эллингтоном или между Робертом Шуманом и Чарли Мингусом. И только когда оба гремящих репродуктора были включены на полную мощность, дети начинали переговоры об установлении распорядка времени прослушивания музыки.
Их мать давала уроки пения и также была занята как альтистка при исполнении ораторий и месс, она посещала иногда представления в Ла Скала в соседнем Милане и брала при этом дочь с собой. Это было в конце пятидесятых годов, когда Тито Гобби пел Риголетто и Мария Каллас Лючию де Ламмермур. Бьянка была в восторге, и матери однажды пришлось ее даже одернуть, когда та вдруг стала тихо подпевать безумно трудной арии «Spargi d’amaro pianto».
Музыкальный талант Бьянки был очевиден. Во время своих занятий на фортепьяно она отличалась не только уверенностью, с которой она исполняла наизусть заданную пьесу, но и самим изяществом исполнения, каким-то особенно любовным обращением со звуком, даже к отдельным пассажам, которые можно было бы рассматривать лишь как переход к последующему мотиву и которые под ее пальцами превращались в нечто, более чем значительное.
В пятнадцать лет она стала учиться играть на органе, и когда через какое-то время ей разрешили раз в неделю целый час играть одной в соборной церкви, она стала находить особое удовольствие, слушая, как звуки токкаты или прелюдии наполняют такое огромное пространство. Часто она еще долго сидела за органом после заключительной ферматы и вслушивалась в отзвуки, которые, казалось, подобно летучим мышам исчезали под сводами.
Потом начались и небольшие платные выступления по различным поводам, выход на замену во время заутрени или игра на фисгармонии в кладбищенской часовне во время панихиды. Еще она часто подыгрывала матери на фортепьяно, когда та готовилась к своим выступлениям с ораториями, за что от нее всегда получала небольшие деньги на карманные расходы.
Бьянку часто приглашали ее музицирующие школьные подруги по разным поводам, связанным с камерной музыкой, и когда кто-нибудь видел и слышал, как она сопровождает за роялем чью-то виртуозную игру на флейте или на виолончели, тот не мог не отметить при этом ее девичью грацию.
Раз в году отец приглашал обоих детей в Буэнос Айрес. Мать из страха перед авиакатастрофами всегда настаивала на том, чтобы они летали разными рейсами. Потому они постоянно летали в разные дни туда и обратно и проводили с отцом каждое лето три или четыре недели, потом ее брат Роберто стал отправляться туда весной, а она как и прежде летом. В руках их отца находился весь экспорт аргентинской говядины в Швейцарию, и это приносило ему немалый доход, поскольку на лугах Швейцарии паслось недостаточно бифштексов и антрекотов, а отечественные скотные дворы не могли удовлетворить даже спрос на обычное мясо. Тем временем он владел со своей второй женой виллой в квартале Реколета, одном из самых фешенебельных районов города. Когда Бьянке исполнилось шестнадцать лет и она посетила эту виллу, она была удивлена, обнаружив в салоне концертный рояль фирмы Бёзендорфер, на котором ей разрешили играть сколько ей будет угодно. Это сделало ее аргентинские каникулы, которыми она уже стала тяготиться, приятными снова, хотя вторая жена отца не вызывала в ней симпатии, она была его секретаршей и ей очень хотелось, как показалось Бьянке, играть роль светской дамы, каковой она ни в коей мере не являлась. По крайней мере, в семье не появилось сводных братьев или сестер, и отцу больше некого было боготворить, кроме своих прежних детей. Где бы он ни появлялся со своей одаренной красавицей дочкой, он пожинал восхищение, и само собой разумелось, что он во время ее пребывания на вилле устраивал небольшие вечеринки, на которых Бьянка исполняла фортепьянные пьесы. и это было гвоздем программы. Ее любимыми композиторами были Шопен и Скарлатти.
Еще отец устраивал короткие вылазки в окрестности, в дельту реки Рио де ла Плата, где предлагались краеведческие лодочные маршруты, или в Лужан, город с одним из самых красивых соборов Аргентины, но Бьянка больше всего любила прогулки по близлежащему кладбищу, которое напоминало скорее город мертвых, с надгробными часовнями и фамильными склепами, похожими на маленькие дворцы, там можно было легко заблудиться. Кроме того, она с удовольствием слушала бесплатные концерты танго, исполняемые по воскресеньям симфоническим оркестром в павильоне одного из парков.
И все же она всегда с охотой возвращалась в Швейцарию и снова радовалась своим урокам органа в соборной церкви в Беллинцоне. Становилось все более ясным, что после окончания гимназии она продолжит свое музыкальное образование, чтобы стать пианисткой. Серьезность, с которой она отдавалась музыке, заставляла мать поверить в призвание дочери, хотя ей было хорошо известно, какие трудности могут ожидать всякого, кто посвятит свою жизнь этой профессии.
Но поначалу Бьянка столкнулась с иными проблемами. Она заметила, что по вечерам, когда она одна упражнялась на органе, на одной из скамеек церкви сидел частенько какой-то священник. Она не обращала на него никакого внимания до тех пор, пока он однажды, когда она спускалась с подиума, подошел к лестнице и вежливо с ней поздоровался. Это был молодой викарий, он ей сказал, что обожает музыку Баха и что ему очень понравилось то, как она его интерпретирует. Бьянка почувствовала себя польщенной, и с тех пор он часто встречал ее внизу у лестницы, когда она заканчивала игру, и пытался завязать с ней разговор. Но однажды после полудня, когда она опустила и закрыла занавес клавиатуры органа, он вдруг неожиданно подошел сзади и порывисто обнял ее. Бьянка была настолько испугана, что она даже не сразу поспешила уклониться от поцелуя его полуоткрытых губ. Затем она решительно произнесла, что она приходит сюда играть на органе и не для чего более, высвободилась из его объятий, быстро спустилась по лестнице и вышла из церкви. Когда за ней захлопнулась тяжелая дверь и в лицо ударил ослепительный свет солнца, она застыла, чтобы перевести дыхание, прежде чем с нарочитой неторопливостью отправиться домой.
Она была взволнована, но что особенно смущало ее в последующие дни при размышлении об этом случае, так это полное отсутствие в ее душе возмущения. Дерзость и страсть викария пробудили в ней странное любопытство, а то, что это было неприлично и бессмысленно, только привлекало ее. И в результате она отвергла приглашения своего ровесника-флейтиста и стала встречаться после своих органных штудий со священником. Сначала все происходило прямо на хорах, потом они нашли там маленькую кладовку.
Она обнаружила в себе некоторую способность, которая ее даже удивила: умение хранить тайну. То, что она хотела бы скрыть, она прятала за маленькой ложью или за притворной улыбкой, когда что-то подозревающая мать спрашивала ее, не влюблена ли она.
Впрочем, некоторые вещи утаить не удавалось, и когда она летом отправилась в Буэнос Айрес, отцу пришлось устроить ее в частную гинекологическую клинику, где из нее удалили весьма не желательную жизнь. А десять дней спустя она уже опять была готова восхищать общество на вечеринках сонатами Шопена.
Когда Бьянка вернулась в Беллицону, викарий исчез, как выяснилось после осторожных расспросов, с миссией в Африку, тогда прошла и ее радость от игры на органе. Хотя она совсем не забросила орган и вечерние занятия в соборной церкви, но снова вернулась к к игре на фортепьяно.
Через год отец пригласил ее в путешествие к водопадам в Игуазу на границе с Парагваем и Бразилией. Бьянка была поражена, даже заворожена этим зрелищем. А на обратном пути случилась автокатастрофа. «Швейцарский торговец Энрике Фаснахт, будучи за рулем своей машины», как писала аргентинская пресса, «при попытке избежать столкновения с грузовиком, который выехал на встречную полосу, свернул с шоссе, машина перевернулась и рухнула с обрыва, он был найден через несколько часов уже мертвым. Его дочь, которая находилась на сидении рядом с ним, пришлось высвобождать из машины при помощи дисковой пилы, после чего ее с тяжелыми ранениями доставили в национальный госпиталь Посадаса.»
Левая ступня Бьянки оказалась зажатой исковерканным металлом, и когда ее наконец после длительных и мучительных манипуляций извлекли из машины, в больнице пришлось ей ампутировать три маленьких пальца на ноге, к тому же врачи вели борьбу с заражением крови, которое произошло из-за контакта открытой раны со смазочным маслом.
Она провела в больнице больше месяца, ее мать приехала из Швейцарии, чтобы посетить ее, но как только опасность для жизни дочери миновала, она снова улетела, чтобы вернуться к своим обязанностям. В панихиде по своему отцу Бьянка не могла принимать участия, и ни мать, ни Роберто не захотели присутствовать при этом.
Бьянке все-таки повезло. Если не считать перелома двух ребер, ее тело не пострадало, плечи, руки и запястья вся так же оставались верны Шопену. Она почувствовала необычайное облегчение, когда четыре недели спустя села за рояль в госпитальном кафе и обнаружила, что все еще функционирует. Затем, когда утихли фантомные боли, одним из последствий осталось лишь то, что ей приходилось левой ногой ступать с большей осторожностью, это придавало ее походке некоторую неравномерность, правда, едва заметную, и даже нажимать педали обеими ногами не представляло для нее особого труда.
Но гибель отца в автокатастрофе продолжала ее мучить. То и дело вставал перед глазами тот момент, когда на встречной полосе показался грузовик, пытающийся обогнать трактор, она слышала крик отца – «Проклятье!» – видела, как он рванул руль. И как она снова пришла в себя, мучаясь от боли, не в силах пошевелиться, и как она перестала ощущать свою зажатую искореженным металлом левую ногу, как она тогда из последних сил стала звать на помощь, и наконец, казалось, через бесконечное время она ясно поняняла, что ее отец уже мертв, и что он был мертв потому, что он хотел доставить ей радость этой поездкой, и что он ушел из этой жизни с криком проклятия, все это она переживала ежедневно и тем более еженощно, когда она лежала в больнице, ожидая выздоровления.
Сначала она оставалась одна в тесной палате интенсивной терапии, потом ее перевели в помещение, где находились пять других пациенток. Когда она плакала по ночам, к ее постели подходила маленькая медицинская сестра с круглым смуглым лицом, туземка из монашеского ордена по имени сестра Серена, она брала ее за руку и молилась вместе с ней.
Бьянке никогда не приходило в голову, что есть Бог, который знает всех людей на белом свете, значит, и ее тоже, и у нее никогда не было потребности молиться. На лекциях по философии, которые она посещала как вольнослушатель, она узнала о доказательствах бытия божьего у Спинозы и контраргументах Бертрана Рассела, и она не поверила ни тому, ни другому и решила более не пытаться познать эту тайну. Но когда сестра Серена произносила над ней Отче наш, сперва по-испански и потом на гуарани, и затем еще специальную молитву для нее лично, где она каждый раз другими словами просила деву Марию, чтобы та милостиво обратила свой взор на свое бедное создание Бьянку и заступилась за нее, Бьянка чувствовала себя странным образом утешенной, чего она раньше никогда не переживала.
Ее нисколько не удивило, что вторая жена отца ни разу у нее не появилась и только дала знать, что дорога до Пасадены слишком долгая и смерть ее мужа не позволяет ей решиться на эту поездку. Когда же Бьянка наконец смогла сама прилететь в Буэнос Айрес и провела там одну ночь, мачеха выпытывала у нее все подробности катастрофы так, как будто она была ее виновницей. Больше им нечего было сказать друг другу.
Уже в Беллинцоне она получила малоприятное известие из Аргентины. В отношении детей у их отца была только одна обязанность, выплачивать им алименты до достижения ими двадцатилетнего возраста, но так как он не оставил никакого завещания, ни она и ни ее мать не получали ничего из его значительного наследства. Итак, его второй жене и ее адвокату не составило большого труда доказать, что согласно аргентинским законам все его имущество переходит к пережившей его законной супруге.
Опротестовать это из Швейцарии при помощи южноамериканского адвоката для матери и детей было не по силам. После телефонного разговора с Матильдой Фаснах и Родригесом Круз они поняли, что их хладнокровно обвели вокруг пальца, и это означало серьезное изменение их жизненных обстоятельств. При каждом посещении Бьянкой Буэнос Айреса отец давал ей понять, что ей не о чем беспокоиться при обучении в музыкальной школе, и то же самое в отношении учебы он говорил и ее брату Роберто, который интересовался машиностроением,.
Бьянка сразу же начала давать фортепьянные уроки своим более юным соученикам и соученицам и предложила свои услуги в церквях и кладбищенских капеллах в Беллинцоне и окрестностях в качестве органистки и фисгармонистки. В то же время она готовилась к выпускным экзаменам. Роберто, у которого было тонкое чутье к аппаратам разного толка, на школьной доске информации дал объявление о ремонте граммофонов и радио и начал еще понемногу торговать приборами, которые он исправлял и делал годными для употребления, в то время как мать старалась более интенсивно продолжать свою исполнительскую и педагогическую деятельность.
После экзаменов, которые она выдержала без проблем, Бьянка переехала в Цюрих, чтобы поступить в консерваторию. Она теперь звалась Бьянка Карневале, и ее целью стала концертная деятельность. Милан ей подошел бы больше, но так как она была швейцаркой, в Италии она бы не могла надеяться на стипендию, в то время как в Цюрихе она тут же получила взнос на обучение от кантона Тесин и могла позже претендовать на стипендию. Поскольку в Цюрихе хватало своих органистов и учителей музыки, она дополнительно зарабатывала себе на жизнь тем, что давала частные уроки испанского и итальянского, и еще занималась переводом корреспонденции на испанском языке в оптовом представительстве мясной торговли, которым прежде владел ее отец.
Затем подвернулась другая, скорее неожиданная оказия. Один из ее преподавателей был известным и весьма востребованным у певцов коцертмейстером. Во время концертов ему был нужен кто-то для переворачивания нотных страниц, и он охотно приглашал для этого своих студенток. Когда его постоянная помощница в этом деле на год уехала заграницу, он предложил Бьянке занять ее место, и та с удовольствием согласилась. Так она оказывалась рядом с музыкой, рядом со своим учителем, рядом со знаменитыми певцами и певицами, и к тому же получала при этом вполне приличную оплату.
Так началось ее познавательное путешествие в песенное царство, что доставляло ей большое удовольствие. С песнями Шуберта, Шумана, Мендельсона, Бетховена вступила она в музыкальные ландшафты, чье художественное неисчерпаемое богатство снова и снова приводило ее в восторг. Она была счастлива, что именно ее выбрали для этой работы, с которой она, кстати, очень легко справлялась, хотя недооценивать ее не следовало. Ведь было необходимо, сидя на стуле рядом с исполнителем, внимательно следить за нотами и за короткий момент до конца страницы незаметно и безошибочно ухватить ее левой рукой за правый уголок, зажать ее между большим и указательным пальцем и после легкого кивка пианиста быстро перевернуть. Чтобы при этом рукой не заслонить поле зрения пианиста, ей приходилось, как можно незаметно, чуть привставать и после перелистывания страницы так же незаметно садиться. Садиться следовало в тот же самый момент, когда страница переворачивалась, это означало конец данного действия. Было еще очень важно сразу ухватить страницу двумя кончиками пальцев, для этого надо было следить за тем, чтобы руки не были слишком сухими. Когда солисты в начале концерта делали короткий приветственный поклон, ей нельзя было кланяться вместе с ними, и, само собой, заключительные аплодисменты касались только певца и пианиста, она же вместе с ними уходила со сцены и уже больше не появлялась, если аплодисменты не утихали. Только для исполнения на бис заранее заготовленной пьесы она выходила снова и садилась на свое положенное место. Это место было всегда слева от пианиста, так что она сидела, оставаясь скрытой от глаз большинства публики в тени мастера.
Учитель просил ее, чтобы она во время концерта не пользовалась духами или туалетной водой, поскольку близость запаха мешала его концентрации. Конечно, у него были студенты и мужского пола, но он однозначно предпочитал, чтобы ноты для него перелистывали исключительно юные дамы. И это было, исходя из того, как выглядели сами артисты, весьма уместным. Если рядом с двумя довольно тучными господами, которым еще как-то удавалось скрывать свои округлости под фраками и просторными белыми сорочками, появлялась стройная привлекательная женщина, каковой была Бьянка, это сразу незаметно поднимало настроение, ибо, хотя на концертах в первую очередь имеется в виду звучание, но лишь немногие в зале слушают с закрытыми глазами, так что зрение здесь играет более серьезную роль, нежели это многими признается.
Учителю чрезвычайно нравилось выступать с Бьянкой, она была скромна и значительна одновременно, и было заметно, что она не просто считывала ноты, но и внутренне проигрывала их и этим его еще более воодушевляла. Так как она была его ученицей, он после концерта время от времени отмечал то или иное место, где он позволил себе какой-то иной нюанс, и он мог при этом удостовериться, что это не осталось для нее незамеченным. Если ему показалось, что где-то что-то менее удалось, она ему тут же ему называла, какой пассаж, напротив, был исполнен непревзойденно. Иногда он спрашивал ее мнение по поводу какой-нибудь интерпретации, и ее комментарии всегда отличались большой убедительностью и точностью. Если она выражала сомнение, это было как раз тогда, когда и он чувствовал легкую неуверенность, и если она говорила утвердительно, то и он чувствовал уверенность в своем деле. Он настолько привык к ней, что когда его прежняя ассистентка вернулась из заграницы, решил, что он лучше и дальше будет работать только с Бьянкой.
«Моя чудесная невидимка», именовал он ее шутя, но так уж невидимой она не была вовсе. Образовался даже небольшой круг почитателей, которые приходили на концерты пианиста только затем, чтобы получить наслаждение от того, как Бьянка переворачивает страницы. В этот круг входили и совсем молодые любители музыки, и в какое-то время на классической сцене Цюриха стало модой «ходить на Бьянку»; нередко у выхода из музыкального театра или какого-нибудь другого концертного зала наряду с охотниками за автографами знаменитых певцов и их концертмейстера находились три или четыре молодых человека, которые хотели бы пригласить Бьянку на бокал вина. Она смеялась над этим, но и не отказывалась от этих приглашений, однако все попытки дальнейшего сближения натыкались на ее решительный отказ.
Она старательно училась, получила учебный диплом и поступила в мастер-класс и стала таким образом на один шаг ближе к своей заветной цели, к диплому концертмейстера. Она теперь уже целиком была занята в Цюрихе, у нее было несколько своих учеников по классу фортепьяно, и она полностью стала независимой от материнской поддержки.
Ее учитель в это время стал постоянным концертмейстером одного знаменитого певца, и они оба получили ангажемент для выступлений по всей Европе. Благодаря этому высокому знакомству он стал часто брать для сопровождения свою ассистентку, которую он теперь мог оплачивать все лучше и лучше, и, разумеется, что они не только бывали вместе в Париже, Франкфурте, Мюнхене или Вене, но и ночевали в одном и том же отеле, и в одном из этих отелей случилось так, что однажды мастер постучался ночью в ее дверь и покинул ее комнату только на следующее утро. Бьянка знала, что он женат, она также понимала, что он ее учитель, и все же это случилось, и она сама не могла себе объяснить, как она ему это позволила. Возможно, ее привлек скорее не он сам, а именно этот переход запретной границы.
От этой ныне возникшей связи дисциплина их выступлений ни в коей мере не пострадала, она все так же спокойно выполняла свою самую легкую часть работы, он же, напротив, почувствовал себя окрыленным. Оба при встречах соблюдали строжайшую тайну своих отношений, так как учитель вовсе не желал, чтобы они нарушили его семейную жизнь, и это он дал понять Бьянке. Но это никак не входило и в ее намерения, и она принимала эти случайные ночи, как обычные, и испытывала весьма странную радость от того, что ведет двойную жизнь с мужчиной, от кторого нельзя требовать большего. Она полагала, что даже певец не догадывался об этой связи, тем не менее, они никогда не брали номер на двоих и были друг с другом всегда на вы, будь то перед концертом в артистической или за завтраком в отеле.
В турне она взяла на себя со временем некоторые заботы по уходу за артистом, следила за тем, чтобы его фрак был вычищен и свежая сорочка выглажена, чтобы туфли его блестели и чтобы перед выходом на сцену для него был наготове бокал свежего апельсинового сока. К тому же должен быть всегда под рукой маленький футлярчик с бутылочными пробками, которые он каждый раз за четверть часа до концерта перекатывал в пальцах, чтобы они были пластичнее. Но и за сценой она старалась держаться незаметно. Когда они втроем оставались в артистической, что случалось часто, и певец распевался перед выходом, расслаблял челюсти, исторгая при этом бессмысленные звуки, хрипел по-собачьи, массировал свои надбровья и скулы или немилосердно брал малую терцию в полную высоту и оттуда медленно опускал ее до подвального этажа своего баритона, она в это время либо сидела неподвижно в своем углу, или выходила из помещения, чтобы размять в коридоре ноги. Певец ценил такое ее поведение, но заговаривал с ней вообще редко, соблюдая всегда дружескую дистанцию.
Бьянка тем временем целенаправленно заботилась о своем профессиональном развитии и занималась музыкой в студии, которую она снимала месте с одним из своих коллег. В ее семье произошли значительные изменения. Ее брат изучал в Лозанне машиностроение, а ее мать, неожиданно для обоих детей, вышла замуж за ломбардского церковного органиста и переехала к нему в Милан. Бьянка и Роберто признались друг другу, что они видели в своей матери всегда только мать, а не женщину, и исходили из того, что она всегда будет ждать в своей уютной комнате, когда они однажды вернутся к ней. Теперь квартира в Беллицоне была оставлена, и они все трое виделись лишь изредка по праздникам, да и этих встреч, в связи с выступлениями матери, обычно вместе с ее новым мужем, становилось все меньше.
Где-то за полгода до выпускных экзаменов Бьянки произошло одно замечательное событие. В Моцартовском зале Штутгартской филармонии был заявлен концерт, на котором ее учитель должен был аккомпанировать певцу на вечере исполнения самых известнейших песен немецких классиков. Это было в конце небольшого турне по Германии, 750 мест были уже заранее раскуплены, вечера ожидали с нетерпением, царило праздничное настроение.
Тем больше было разочарование, когда ее учитель, который, уже усаживаясь за рояль вытирал свое вспотевшее лицо носовым платком, во время первой же песни вдруг уткнулся всем телом в клавиши рояля, издав при этом вместо аккордов Шуберта нечто невообразимое. С трудом Бьянка успела поддержать его, чтобы он не рухнул рядом с инструментом на пол, из второго ряда выпрыгнул врач и поднялся на сцену, с помощью Бьянки он положил пианиста рядом с роялем и расстегнул ему ворот его рубахи, затем появился дежурный врач филармонии в сопровождении двух санитаров с носилками, и несчастного унесли со сцены. Распорядитель вечера вышел на сцену и попросил публику оставаться на своих местах, пока не проясниться, будет ли возможным продолжать концерт. Певец и Бьянка покинули сцену, чтобы услышать в артистической от врача, что пианист, который все еще не пришел в себя, скорее всего, перенес тяжелый коллапс и ни в коем случае не сможет играть дальше.
Импресарио уже позвонил известному штуттгартскому пианисту и узнал, что тот в данный момент концертирует в Мюнхене. Певец был растерян и несчастен, импресарио и директор беспомощно разводили руками. Тут Бьянка подошла ко всем троим и заявила, что она знает все песни наизусть и предложила заменить аккомпаниатора. На критический взор импресарио она сказала, что она учитится в мастер-классе в преддверии выпуска, что она много раз принимала участия в таких вечерах, переворачивая страницы нот, что она знает манеру игры своего учителя и она вполне уверена в том, что певец будет вполне доволен ее музыкальным сопровождением.
После короткого совещания распорядитель снова вышел на сцену и сообщил публике о том, что пианисту оказана медицинская помощь и он не сможет играть дальше, но ученица из его мастер-класса, фрау Бьянка Карневале, которая ему обычно перелистывает ноты, изъявила готовность заменить его при аккомпанементе знаменитому певцу, чтобы вам не пришлось пропустить этот концерт. Если кто-то при случившихся обстоятельствах хочет покинуть зал, может сейчас, само собой разумеется, покинуть зал, цена за билеты будет им возвращена. Короткий шум пробежал по залу, когда было названа фамилия Бьянки, то там, то тут послышался смех, но потом публика единодушно стала рукоплескать, все остались на своих местах, ибо все пришли сюда в первую очередь ради певца и уже были полны сожаления, что будут лишены удовольствия услышать его замечательный голос.
Последний снова вернулся к прерванной песне, он запел Шуберта «И я ручей услышал», и с первого же момента стало ясно, что сопровождение текло так легко и чудесно, словно это был сам ручей.
Хотя в программе была указана просьба не прерывать аплодисментами отдельные песни, в конце этой песни разразилась овация. Она касалась, безусловно, новой исполнительницы партии фортепьяно и могла означать только признание и поддержку, чтобы та играла дальше. И все пошло и дальше без единого музыкального промаха, певец заметно приободрился, так как Бьянка доказала, что она великолепно владела искусством сопровождения, этим деликатным равновесием сдержанности и собственного присутствия. Она играла скорее не столь громко, как ее мастер-учитель, но позволяла себе блеснуть некоторыми короткими пассажами, зазвучавшими подобно драгоценным жемчужным нитям, как, например, в «Голубиной почте» Шуберта, а в небольшой сопроводительной фигуре у Мендельсона в песне «Тихий звук в душе моей» прозвучало что-то волшебное, вызванное нежностью удара ее пальцев и, может быть, в какой-то мере обязанное самой ее девической грации.
Вторая часть держалась на той же высоте, что была задана в первой, и Бьянка уже могла позволить себе что-то неожиданное. Так она поступила в «Двух гренадерах» Шумана с крещендо в заключительной фантазии солдата, который хочет сойти часовым в могилу, чтобы выйти из нее во всеоружии и спасти императора, этому крещендо она не последовала, но заменила его на острое, сухое стаккато, которое гораздо сильнее подчеркивало безысходность положения бедного малого, нежели предписанное форте, и затем она перешла в заключительной части к пианиссимо, заставившее слушателей почти затаить дыхание.
Ее имитация игры на шарманке разрывала сердце в печальном «Шарманщике» Шуберта, где ей удалось монотонную мелодию сыграть так потерянно, что можно было себе представить застывшие пальцы шарманщика, в то время как бетховенское «Я люблю тебя, как ты меня» сопроводила вовсе не тихим, как было задумано композитором, но столь бурным звучаием, что это заставило певца перейти к интерпретации гораздо более страстной, нежели та, к которой он привык. Страницы она весь вечер перелистывала сама, при этом ни разу не сбившись с темпа.
Заключительные аплодисменты были оглушительными, и было абсолютно ясно, что они в равной мере относились как к певцу, так и к его новоиспеченной сопроводительнице. В артистической их ожидал импресарио с известием, что пианисту стало лучше и что он через два-три дня может выйти из больницы. Тут же были два музыкальных критика, которые хотели поговорить с Бьянкой. Один из них оказался свидетелем того случая, когда в 1955 году молодой неизвестный тенор Фриц Вундерлих заменил в штутгартской государственной опере заболевшего Иозефа Тракселя в партии Тамино в моцартовской «Волшебной флейте» и стал с этого вечера знаменитым. Критик предсказывал Бьянке подобную же судьбу, в любом случае он обещал в своей рецензии сделать все, чтобы это стало возможным.
Затем они были приглашены импресарио на ужин, где опять-таки главной темой разговора было выступление Бьянки, и когда она на такси возвратилась в отель вместе с певцом, он еще пригласил ее в бар на бокал пива и спросил ее, когда они выпили за удавшийся вечер, не может ли он позволить себе ангажировать ее как своего концертмейстера.
Бьянка улыбнулась, поблагодарила его, как она выразилась, за предложенную ей честь и сказала, что это, к сожалению, невозможно.
«Почему же?», удивился певец.
«Я ухожу завтра в монастырь», ответила Бьянка.
Певец потерял дар речи. «Однако – » сказал он после некоторого замешательства, «однако – как же все ваше образование, ваши способности?»
Они могут ей там тоже понадобиться, ответила Бьянка, но так и не сказала, где этот монастырь находится, сказала только, что это решено.
Певец никак не мог этого понять. Это будет большая потеря для музыки, сказал он; как она исполняет концерты, он не знает, но он должен ей сказать, что как концертмейстер она может считать себя одной из самых выдающихся, и он знает, что говорит. Просто так исчезнуть в монастыре, она не должна этого допустить как ради музыки, так и ради него.
«Ради вас?» удивилась Бьянка, «но ведь с вами всегда готовы работать самые лучшие.»
«Это так, но..»
Певец запнулся.
«Но что?» спросила Бьянка.
«Но я вас люблю», сказал он тихо.
Теперь Бьянка потеряла дар речи.
«С самого первого момента, как я увидел вас», добавил он и положил свою руку на ее.
Это было бы, через какое-то время произнесла Бьянка, при других обстоятельствах прекрасно, но ее решение, как уже сказано, принято, и для этого у нее есть свои причины.
Какого же рода эти причины, она объяснять не стала, и когда они расставались у дверей лифта, он поцеловал ее в лоб и сказал, что «Я люблю тебя» он пел сегодня только для нее и он надеялся, что ее сопровождение, такое необычное, звучало для него именно: «так, как ты меня».
На следующее утро певец нашел под своей дверью два письма от Бьянки, одно для него и другое для своего учителя. Ему она писала, что она очень тронута и он ей очень нравится, но уже нельзя ничего изменить, и она просит его передать другое письмо ее учителю, если он сегодня навестит его в больнице, она же должна уехать уже сейчас и не сможет больше его увидеть.
Это был 1974 год. Бьянка исчезла в один прекрасный день, и никто не знал, где она находится, как будто она действительно стала невидимкой. Она позвонила матери и брату, попросила их о ней не беспокоиться и не искать ее, ей нужно место, где она обретет покой и начнет новую жизнь. Концертные агентства и газетчики, которые спрашивали о ней, также как и ее учитель и руководство консерватории не могли ни к кому обратиться, кроме ее брата и матери, но те ничего не могли сообщить им.
Весной 2011 года в доме престарелых сидел у окна своей комнаты пожилой мужчина в инвалидной коляске и смотрел умиротворенно на цветущие в парке форзиции.
Библиотекарша дома, которая по желанию пациентов приходила, чтобы почитать вслух, принесла ему газету со статьей. Она знала, что некогда знаменитый певец всегда интересовался новостями из области музыки, и она зачитала ему заметку, которую она нашла в одной из еженедельных газет. Там говорилось о неком францисканском женском монастыре, расположенном в пограничной области между Аргентиной и Парагваем, который довольно оригинальным образом протестовал против строительства гидроэлектростанции, угрожающей затопить несколько деревень, в том числе и ту, где расположен монастырь. Монахини блокировали въезд на дорогу, по которой экскаваторы и строительные машины должны были выехать на запланированную строительную площадку в девственном лесу, и пели хоралы. Их пение было так прекрасно, что никто не осмеливался оттеснить их силой, полиция и воинские части, которые были вызваны сюда, казалось, все были зачарованы звучанием этих женских голосов, а чтобы все это действо не прерывалось даже ночью, хор постоянно обновлялся и усиливался, в том числе и женщинами из деревень, псалмы и духовные песни сменялись старинными народными напевами на языке гуарани. Телевидение и радио передавали репортажи об этом сопротивлении, и правительство находилось под таким непрерывным давлением до тех пор, пока оно не отсрочило на один год утверждение проекта строительства плотины. Францисканский монастырь в провинции Корриентес был уже давно известен своим заступничеством за бедное туземное население, также как и своей удивительной музыкальной культурой, которая находится в ведомстве сестры Афры. Она не только великолепная органистка и хореограф, но и в совершенстве говорит на языке гуарани.
Нет ли здесь фотографии этой монахини, спросил старик. Чтица протянула ему газету вместе с лупой.
«Здесь можно увидеть хор перед строительной площадкой», сказала она, «с руководительницей хора в самом центре группы. И справа внизу», продолжала она, «ее можно увидеть отдельно».
Старик направил свою лупу на лицо женщины, которое и под монашеским чепцом казалось свежим и полным энергии.
«Сестра Афра », пробормотал он, «черница… браво, браво, Бьянка!»
«Вы ее знаете?» спросила чтица с удивлением.
Вместо ответа старый певец попросил ее поставить диск, который он в свое время записал с учителем Бьянки.
«Пожалуйста, номер 13», сказал он, и когда немного погодя его собственный голос начал петь «Люблю тебя, как ты меня» в сопровождении осторожной шестнадцатой доли пианиста, он стал тихо подпевать, отбивая такт рукой, и когда зазвучала последняя строфа со стихом «Господь благословил тебя, ты, радость моей жизни…», он вдруг закричал: «сильнее, играй же сильнее, ты, идиот, надо здесь играть форте, фортиссимо, иначе я это петь не могу!» и ударил сжатым кулаком по поручню кресла.
Чтица испуганно уменьшила силу звука, но певец махнул рукой, повернул снова лицо к окну, и перед его увлажненными глазами форзиции в парке расплылись в большие желтые пятна, которые медленно исчезали.
Перевел с немецкого
Вячеслав Куприянов
прим.1
Фаснах - Fastnacht – по немецки «карнавал», карнавалная ночь перед постом
2 - Бьянка - белая (итал.)