****
Четыре года мой отец был частью той войны.
Ее бесстрастный механизм - он убивал врагов.
А после боя собирал обрывки тишины,
Затем, чтоб выкроить меня из этих лоскутков.
Средь взрывов, крови и огня их трудно собирать,
Но он наполнил до краев свой старый вещмешок.
Там был пирог, что испекла ему в дорогу мать.
Все, что берег он - тишину и пирога кусок.
Он безымянным мертвецам смотрел глаза в глаза,
Чтоб до конца в себя вобрать их горечь и тоску,
Их смертный ужас, их любовь... Чтоб сыну показать -
Из чьих страданий скроен был моей судьбы лоскут.
Он думал - мне не суждено изведать их беду.
Но вот пришла моя война.
И я иду.
СЛАВА ТВОЯ
(Из песнопений к Дням Трепета)
В великом молчаньи я ниву свою пашу, и беззвучен мой крик.
Побывал я в огне и воды прошел, но мир остается велик.
Ни в Иерусалиме, ни в Риме Его не нашел. По-прежнему Он незрим.
Вряд ли Он прячется в Мекке, и тщетно взывать: Ау, Элохим!
Вот она - слава Твоя...
Создатель Всего лежит на спине, как механик, под этим Всем.
Он вечно занят срочным ремонтом какой-нибудь из систем.
Я мечтал увидеть Его лицо, в глаза заглянуть, но, увы -
вижу только подошвы сандалий вместо Его головы.
Вот она - слава Его...
Даже деревья (возможно, и камни) выбирают себе царя.
Тысячу раз начинал я сначала, но жизнь проходила зря.
В конце длинной улицы нас сортирует Некто в платье простом:
"Этот, и этот, и этот, и этот...", на всех указуя перстом.
Вот она - слава Его...
Мне в античных скульптурах нравится то, что они не имеют рук.
О. если б и я без подвигов жил, разорвав их порочный круг.
Желтую майку - кольчугу мою - сними, и утри мне пот.
Я сражался, как рыцарь, во всех боях, пока не иссяк завод.
Вот она - слава моя...
Дай отдохнуть своим мыслям, что бредут по моим следам.
Они устали, в них ценности нет, я задешево их отдам.
Но стоит тебе холодильник открыть... На тебя упадет его свет,
И как отблеск иного мира - твой мерцающий силуэт...
И это - слава твоя!
И это - слава моя!
И это - слава Его!
****
Из трех-четырех в комнате один всегда смотрит в окно.
Он как-будто обязан смотреть, хотя ему все равно -
на что и куда. Он видит несправедливость,
что творится на заднем дворе.
и огонь на далекой горе,
и людей, что вышли целыми и хрустящими в поисках удачного дня,
а вечером возвращаются обратно в виде сдачи с себя,
собой, как мелкой монетой звеня.
Из трех-четырех в комнате один всегда смотрит в окно.
Его темные волосы, как шапка-невидимка на мыслях его.
А перед ним - блуждающие без привязи голоса,
сердца, бредущие без направления, полоса
берега, лишенного воды.
А еще огромные камни, как стертые знаки беды.
Камни остались закрыты и так и вернулись когда-то,
как письма, что нет на них адреса,
а значит - и нет адресата...
ЧТО-ТО ВРОДЕ КОНЦА СВЕТА
Сидящий под смоковницей звонит человеку, что сидит под лозой виноградной:
"В эту ночь они могут прийти. То есть, это вполне вероятно.
Листья прикрой, и деревья, чтобы не было видно их вовсе,
Мертвых домой позови, и готовься. Готовься!"
Белая овца сообщает волку:
"Люди блеют так страшно, что сердце стучит без умолку.
Скоро они и на копьях начнут сражаться.
На следующей встрече мы с этим должны разобраться."
Гои, то есть - народы мира, подобно статистам, робко
к Иерусалиму начнут стекаться (может возникнуть пробка)
и, томясь до поры в предвкушеньи событий известных,
оборвут все цветы на холмах окрестных.
Перековали мечи на орала, затем - обратно.
И так без конца, а зачем - никому не понятно.
Впрочем, в ходе таких перековок может случиться,
что железо раздоров сотрется и в пыль обратится.