* * *
зажгли свечу - пытать всерьез
судьбу-удачницу.
подруга верила, небось,
а я дурачилась.
и пальцы складывала так,
чтоб бился об стену
покатым лбом Иван-дурак
до страшной просини,
ползло к нему о трех культях
бухое чудище.
подруга цыкала, крутя
на пальцах блюдечко
ей выпадал на посошок
жених плюгавенький,
а мне - предутренний снежок
в пустынной гавани,
где век прожить меж белых скал -
и не состариться.
соленый иней проступал
на сетке рабица,
и ветер голову кружил
пьяней шампанского,
когда неистово за жизнь
мою шаманствовал.
но тут же от щелчка стихал,
щенком-заморышем…
мне, пустозвонной, как бокал
с хрустальным горлышком,
за эти дни – без слёз и смут,
за несвиданьица
молиться на январь, ему
до полу кланяться.
* * *
лес как на ладони – выбелен и нем,
мчатся, мчатся кони вдоль еловых стен,
песней ли зайдешься, диким хохотом,
вытолкаешь воздух обожженным ртом
тотчас всё глотает ледяная тишь
глянешь – катят сани, в них одна сидишь,
под шубейку (чуешь?) заползает мрак,
и глаза зажмуришь, чтоб не видеть как
белый свет утонет, ты с ним – поделом…
мчатся, мчатся кони к бездне, напролом.
от пустых ладоней не отнять лица.
хрипло дышат кони, сани катятся.
* * *
какая досада, божемой -
изнеженный и ручной,
живет под гусиной кожей
неведомый зверь ночной.
лишь звезды на небо низкое
просыплются... он – опять.
и руки давай нализывать,
и когти давай пускать,
и нежность его кровавящей
царапиной - глубока.
я свет не гасила давеча,
чтоб зверя не выпускать,
дрожащая, несуразная,
отмеривала шажки,
надела перчатки красные,
тревожные, как флажки.
но он, воркоча неистово,
подкрадывается, что тать.
и... руки давай нализывать,
и когти давай пускать.