Часто в рекламе показывают разного рода не особо талантливо зашифрованные фаллосы и вагины. Ничего об эффективности данного метода сказать не могу (хотя надо бы свои поэтические сборники попробывать отрекламировать как-то так) но мне в связи с этим вспоминается моя поездка в Лисью бухту, что неподалёку от Феодосии.
Когда я туда заехал с какой-то целью (кому-то что-то передать из местных - от московских друзей) Когда слез с автобуса, ко мне подошла женщина,
которая держала за руку мальчика лет двенадцати. На ней были тонированные очки сквозь которые были хорошо видны глаза. Она спросила не в Лисью ли я бухту. Я ответил, что туда. После этого она начала интересоваться кто я, что, откуда, зачем, почему. Я же узнал, что она журналистка и что приехала из Южноукраинска и больше ничего.
Я помню что чувтствовал её тело в минуты нашего разговора. Тело уже, начинающее отдыхать от жаркого степного лета у атомной станции. Ещё сухое, но уже приоткрытое ветром с Чёрного моря. Она смотрела на меня, слушала и её тело отвечало каждому моему слову и каждому движению.
Напоследок она сказала: у тебя нет палатки, поэтому приходи ко мне, если не найдёшь своего друга. И я пошел от неё вдоль моря мимо одетых, голых. Одетые от голых не отличались по существу. Мимо женщины в платье, у чьей головы была мерцающая синим воронка, а у её промежности катались огненные кольца. Типичная представительница московского метро - подумал я. За ней шла пара нудистов. Сильный свет исходил от их переплетённых пальцев. У многих в промежностях были воронки, похожие на ту, что была у головы женщины в белом платье, цвета их варьировались. Запах моря перемешивался с дымом индийских палочек, сигарет, травы. Ветер усиливался. Я не нашел нужного человека,
а уже начинало темнеть - надо было что-то решать (в Крыму ночь наступает за час). Какие мысли были тогда в моей голове? Это сейчас я думаю, что надо было было бы прийти переночевать у неё, быть с ней весь её отпуск, а может и дольше: уехать с ней в Южноукраинск, писать стишки для её газеты, и забыть-забыть-забыть всех и вся. Это - сейчас, когда я вспоминаю её - моё тело отзывается, гудит, скулит. А тогда всё было не так. Я шел, приглашенный, и видел перед собой любимую, которая ждала меня на материке, в степном лесу выдуваемых всеми ветрами пятиэтажек. Я шептал ей, она шептала мне в ответ. Я пошел назад в посёлок, не решаясь дотронуться до Чёрного моря, спустя два года. Та женщина стояла по колено в воде и смотрела за сыном, который плавал в метрах ста от берега.
Она не увидела меня. Я побродил в Курортном, потом вернулся на пляж,
выпил вина, залез в свитер с ногами и лёг прямо на гальке где-то в метре от тогй линии куда доходили волны. Я спал и из меня вырывались многочисленные светящиеся струи, раскачивались на ветру, уносились за скалы, простилались над Крымом, переплетались со встречными, бегущими от любимой, которая спала в ночной рубашке, так же как и я, прижав колени к груди, с плюшевой игрушкой в знойной степи,
в трёхстах километрах к северу от меня. Этот нудиский пляж оказался для меня шлюзом, барокамерой между одетой Москвой, где я сейчас, этим
сонмом декольте разной глубины и городом моей любимой. Пляж меня как бы омыл. Приехал бы я к ней сразу из Москвы, она бы возможно меня не узнала или, всё-таки узнав, долго приходила в себя. Колкий московский дух проколол бы воздушный шар внутри которого она плавает - тогда бы она упала оземь, поломав свои лучи. И я бы сам, возможно бы не выдержал перегрузки, вжался в стенки собственного тела и не слышал бы, не видел ничего. А зато теперь... уже заметны в толще воды отдельно пролетающие фотоны. И завтра... последний рывок из Симферополя. И я дома. На корабле своем. Где одежду не на что надевать - говоря образно,
и где от её одевания ничего не изменится - говоря прямолинейно.