Глаза его невольно споткнуться вновь посмели
На длинной, весьма странной фамилии людской:
Неуважай – Корыто, который Пётр Савельев?
«Во всю строку разъехался! Эк, долгий-то какой!
Вот кто ты был таков? Мужик ли просто, скажем,
Иль мастер в каком деле? И что за смерть принял?
Мож, просто угорел – трубу забило сажей,
Иль в кабаке опился, грозили, но не внял?
А, может, средь дороги когда валялся сонный,
Обозом переехало? Пришибло ли бревно?
А вот Пробка Степан. Тот, с силою бездонной,
Что в мирный труд, что в гвардию годился всё равно!
По всем ты, чай, губерниям прошёлся больше пеша,
За поясом топор, на плечах сапоги…
Съедал на грошик хлеба, утробу рыбой теша,
А лишнего ни-ни, и трогать не моги!
Целковиков по ста притаскивал до дому,
А то и государственную в штанину зашивал…
Где ж прибрало тебя? Какому костолому
Свалить-то привелося? С кем раньше крышевал?
А, может, что взмостился для большего прибытку
Под купол под церковный иль далее – на крест,
Да шлёпнулся оттуда к хозяйскому убытку…
Семейный ты, аль нет? Аль одинок, как перст?
Какой-нибудь Михей в затылке почесался,
Примолвил равнодушно: «Эх! Эвон оно как!»
Верёвкой обвязавшись, вместо тебя забрался –
Работа будет сделана… известно, оно так…
Ага! Максим Телятников. Сапожник, как мне помнится…
Ну, да…ну, да… сапожник… Народ как говорит?
Он пьяный, как сапожник… так говорит пословица…
Каким ты был, Максим? Хорош ли был на вид?
Что знаю про тебя, так это вот уж точно:
Учился ты у немца для жизни ремеслу,
Который вас кормил, не так чтоб сытно-прочно,
Да по спине ремнём… названье б дать числу…
Учил быть аккуратным, без дела не быть часу…
На улицу повесничать не выпускал совсем…
Ты схватывал легко, считай, почти что сразу
И скоро был примером, справлялся и со всем!
И немец был доволен, хвалился пред камрадом…
Как кончилось ученье, подумывал о том:
«Домком обзаведусь и заживу как надо!
Не так, как мой учитель – и в праздники постом…
Я вдруг разбогатею, сумею развернуться!»
Дав барину оброк, лавчоночку завёл,
Набрал заказов кучу – лишь к срокам обернуться,
В тридёшево гнилушек, не кожу приобрёл
И выиграл, конечно, на сапоге аж вдвое,
Да только чрез неделю полопались они
И, выбранив подлейше, расправились с тобою…
Лавчонка запустела и обнищали дни…
И стал ты попивать, по улицам валяться,
Судьбинушку кляня, говаривал вот так:
«Мешают немцы жить! Тут, как ни расстараться,
Нет русскому житья… и эдак и растак…»
А это кто ещё? Никак не разберусь я!
Фамилья Воробей, но Лизавета вдруг…
Фу, пропасть… Это ж баба… Пожди, вот доберусь я!
Подлец же Собакевич и тут зашёл за круг…
И Чичиков был прав, поскольку точно – баба…
Проникла как не ясно… что, впрочем, не понять?
Прописана искусно… да, сшельмовал не слабо…
Не Лизавета пишет – Елизаветъ. Чрез ять…
Однако же он это не принял в уваженье
И тут же её вычеркнул, сверкнувши из-под век…
Григорий Доезжай-не доедешь… однако, уложенье!
Каким ты был при жизни, что ты за человек?
Извозом промышлял? Заведши себе тройку,
Рогожную кибитку, покинул отчий дом.
Отрёкся навсегда, привольнее поскольку-
Не на одном всё месте занятие трудом…
Где отдал Богу душу? В дороге ли случилось,
Иль под кулак приятеля попался невзначай
За любушку солдатку, за коей волочились,
Удачливей других? Так на вот, получай!
Бродяге ли лесному с чего-то приглянулась
Живая расторопность приземистых коней,
В ремённых рукавицах пожива улыбнулась,
А, может, сам однажды в обычнейший из дней,
Лежавши на полатях вдруг, как дурман наслали,
Поскольку не в характере, вскочил, да и в кабак,
Оттуда прямо в прорубь и поминай, как звали…
Никто не объяснит с чего бы оно так?
Не любит наш народец ждать смертоньки на печке…
Об этом и в пословице известной говорит,
Что на миру красна! Эк, как приплёл словечко-
Но как бы оно ни было, а душеньку бодрит!
А вы-то, что, голубчики? – спросил на той же ноте,
Взяв в руки новый списочек. От Плюшкина был он,
Где беглые прописаны. Вы хоть и живы, вроде,
Но толку в этом мало: какой от вас резон?
Чего в бега подались? Ужели всё так скверно
У барина-то было, считай, в родном дому?
От дела ли лытали? Вот это уж наверно…
По тюрьмам ли сидите? Пристали ли к кому?
К другому господину попали в услуженье
И пашете теперь уже его поля?
А, может, по лесам, по вольности круженья
Дерёте проезжающих, полицию тем зля?
Так… Еремей Карякин, два сразу Волокита…
Один отец – Никита и сын его Антон…
По прозвищу видать – к бегам тропа набита…
Не просто бегуны, считай, из ряда вон!
Из дворни вот Попов… писать-читать обучен…
Ножа, я чай, не взял – на краже погорел…
Представим, что поймали, такой вот вышел случай…
«Ты чей?» - вопрос исправника, что приложил, пригрел
При всей этой оказии ещё каким словечком…
«Помещика такого-то, отпущен на оброк!»
«А где же пашпорт твой?» «У нового! – беспечно –
У мещанина Пименова!» - ответил, как урок.
«Позвать теперь же Пименова!» Конечно же, позвали.
«Ты Пименов, что ль будешь?» «С рожденья по сей час!»
«Брал пашпорт у него?» «И глазки не видали!»
«Чего ж ты врёшь, скотина? За дурней держишь нас?»
«Ни-ни! Ни, Боже мой! Да как бы я позволил?
Не лично ему в руки я пашпорт отдавал!
Домой вернулся поздно, он почивать изволил –
Антипу звонарю на подержанье дал…»
Позвали звонаря: «Пашпорт тебе оставил?»
«Нет! Не давал, добродию! И слыхом не слыхал!»
«Да, ты брехун, гляжу! – и вновь словцо прибавил –
Как то есть вражий сын, к тому же и нахал!
И где на самом деле твой документ, отродье?
Иль не имеешь вовсе? Зачем враньём дразнил?»
«Нет, пашпорт я имел… Но, ваше благородие,
Да статься, может быть, в дороге обронил…»
«Солдатскую шинель – вновь пристаёт с расспросом –
Зачем стащил, бродяга, плюс у попа сундук?»
«Нет! Это невозможно! Наветливы доносы…
Я в кражах не замечен! С чего такое вдруг?»
«Шинель-то у тебя нашли! Писали точно!
Откуда бы ей взяться, ответствуй на вопрос!»
«Знать не могу, ваш бродь! Ведь воровство порочно…
Наверно, кто другой ко мне её принёс…»
«Ах, бестия ты бестия! – качая головою –
Набить ему колодки! Сведите-ка в тюрьму!»
«Извольте, с удовольствием, когда того я стою!»
И всё тебе без разницы по духу и уму…
Доставши табакерку, радушно угощаешь
Служилых инвалидов, а те колодки бьют…
Порасспросить их даже, не бедствуя, решаешь:
Давно ль они в отставке? Давно ли они тут?
И вот живёшь в тюрьме покамест суд да дело
И ждёшь его решенья… Он, знамо, не спешит…
Но, наконец, пришло прописано умело:
Из Царёвококшайска в другой острог велит…
И там не задержался, вновь гонят по этапу
В какой-то Весьегонск… Кто слышал о таком?
И ты перебираешься пешком в корабль по трапу
Среди себе подобных, вздохнув когда тайком…
Приобретая опыт, на всё своё сужденье:
«Тюрьма во Весьегонске почище, не как здесь!
Там пусть бы даже в бабки имелось помещенье
И общество побольше, что делает ей честь!»
Так… Фыров Абакум… - листок перед глазами –
А ты-то, брат мой, что? Что у тебя в судьбе?
Ты, может быть, на Волге плетёшься с бурлаками? –
Тут Чичиков задумался… о них? Сам о себе?
Как всякий раз случается со всяким же из русских,
Каких бы ни был лет, достатка, при чинах,
Когда замыслит он шагнуть из рамок узких
К разгульной, вольной жизни теперь же, а не в снах…
И, в самом деле, где мог быть вот этот Фыров?
Гуляет шумно-весело на пристани какой,
С купцами подрядившись, пусть и в карманах дыры…
Цветы на шляпе, ленты. Прощай уют, покой!
Бурлацкая ватага в веселье бесшабашном
Прощается с любимыми и с жёнами, и нет...
Высокими, красивыми, есть прелести и в страшном…
В монистах, лентах пёстрых любой отыщешь цвет!
Кипит, гуляет площадь, кружатся хороводы.
Носильщики меж тем ссыпают в трюм товар
При криках-понуканьях… Чредой стоят подводы.
Девять пудов на спину… клубит над ними пар…
Ссыпается горох, пшеница или жито,
Летят кули с овсом, с какой-нито крупой.
Далече по всей площади наложено-нажито…
Пока не перегрузится - не прозвучит отбой…
Тогда лишь понесутся по волнам, словно гуси,
Глубокие суда: суряки между льдин…
Достанется же вам… Ох, Господи Иисусе!
Тяжёл ты труд бурлацкий, но, впрочем, не один…
Но о другом зачем? О тех, когда придётся…
О бурлаках в раздумьях теперь был наш герой…
Вот там вы наработаетесь, песнь птицею взовьётся,
Как Русь вот бесконечная и не понять порой,
Что в песне этой вашей? Чего в ней слышно боле:
Беды, слезы ли горькой…всё вперемешку есть…
Но только не веселье… где взять его средь боли?
Вот боли предостаточно! Кручинушки не счесть!
Меж тем уж время полдень: «Чего я закопался?
Да пусть бы дело делал! Вот чем занялся вдруг?
С чего, не разобрать, в такую даль забрался,
В такую околесину, да с рассужденьем вслух!
И впрямь дурак я что ли?» Проговоривши эдак,
Сменил костюм шотландский на русский уже стиль.
Стянул живот свой полный покрепче напоследок.
Одеколоном вспрыснулся – известной моды штиль…
Картузик тёплый взял, с бумагами под мышкой
Отправился в гражданскую палату, чтобы там
Все купчие свершить. Спешил, но и не слишком –
Знаком был с председателем: задержит по местам
Чиновников, коль нужно по просьбе иль желанию,
Как делал Зевс когда-то, Гомеровский герой,
Продлявший дни и ночи, чтоб насладиться бранью
Любимых персонажей иль завершить игрой…
Но Чичиков желал скорее и как можно
Начатые дела к свершенью привести,
Поскольку понимал, как положенье ложно,
Как неспокойно всё, к беде легко свести…
Меж прочих мысль являлась всё почему-то чаще:
Сомнительный весьма «товар» приобретал,
Ведь души не совсем вполне и настоящи…
Скорее с плеч обузу и сам вот так считал…