Как счастлив путник тот, который точно знает,
Что есть на свете место, где любят его, ждут!
Где каждый из живущих, о встрече с ним мечтает,
Осознавая это, сам труд уже не труд.
И как бы ни трудны пред ним его дороги
С их холодами, грязью, поломками в пути,
С невежами смотрителями (достаточно средь многих)
Коль знаешь, что ты нужен, всё веселей идти!
Все горести, тревоги забудутся сейчас же,
Как только различишь средь прочих родной дым!
Как счастлив семьянин – иначе и не скажешь-
И тут же пожалеешь: как плохо холостым!
Как счастлив тот писатель, что о героях пишет,
Решительно не трогая характеров дурных…
Одним и тем же воздухом и то не с ними дышит,
Не замечает вовсе их личностей смурных…
Вознёсся на вершины возвышенностей мира
И не спускался к нищим собратьям ни на миг,
Обходит даже взглядом противных его лира,
Землицы не касаясь, величие содвиг…
Пусть много не реальны, излишне благородны,
Лишённые правдивости средь слова и шагов,
Оторваны от жизни и божествам подобны,
Но как красивы чувства и как громят врагов!
Завиден и весьма удел его прекрасный:
Он средь своих героев опять в семье родной!
Громка его известность и предана огласке-
Известен, популярен в стране и не одной!
Он словно окурил дурманом взгляды-очи,
С изящнейшим уменьем скрыл жизни негатив,
Представил человека прекрасного и очень,
Тем самым, безусловно, всем чудненько польстив.
И вот всё рукоплещет, летит ему навстречу,
Бежит за колесницей, овации, почёт…
Великим и всемирным зовут, кладут на плечи
Прозванье Величайшего. Восторг рекой течёт.
Он будто бы орёл парит над всеми, выше!
Лишь имя прозвучит – брожение в сердцах…
О, как они пылают едва-едва заслышав,
Как блещут слёзы в очах! Как восклицают «ах!»
Совсем другой удел того уже писателя,
Который вдруг посмел наружу показать,
Что видит каждодневно с дотошностью старателя,
Неравнодушным взглядом, словами рассказать
Всю глубину характеров, натуры подноготную,
Ту тину мелочей, что сплошь быт обвила
И тянет за собою в трясину, топь болотную
Иль в одури бушует – в кровище удила…
Ему не получить народного признания,
Рукоплесканий шумных себе не услыхать,
И трогательных слёз, влюблённого стенания,
И в честь своих трудов восторгов не познать…
Не полетит навстречу с возникшим увлечением,
Девица в юной прелести с круженьем головы,
Ему не позабыться в кругах своих общения
И не взлететь на крыльях признательной молвы…
И вряд ли избежать суда сей современности,
Который, лишь взглянув, ничтожным назовёт
Описанных героев до ноты совершенности,
После чего он сам в разряд тех попадёт,
Которые «неправдой» ругают человечество,
Показанные качества припишут самому,
Отнимут сердце, душу и самоё Отечество,
Изъяли б и талант, сложили бы в суму…
Ибо не может он признать, что одинаковы
В возможностях своих те стёкла, что дают
Взглянуть на солнце, скажем, невыносимо яркое.
Как и на насекомых, незримо что снуют…
И не желает вовсе признать суд современности,
Сколь нужно глубины для автора иметь,
Чтоб озарить картину во всей её презренности,
Из жизни каждодневной, сколь силы, чтоб посметь…
Не признаёт сей суд, что смех весьма восторженный
С высокой же лиричностью достоин рядом встать,
Что пропасть глубочайшая давно уже проложена
Меж ним и тем кривляньем на ярмарках шута…
Не признавая это, в упрёк всё обращает
Непризнанным писателям, всё ставит им в укор.
В укор и поношенье, ответить запрещает…
Как бессемейный путник один он с этих пор…
Сурово его поприще, не сладко одиночество…
И мне такую участь определил сей суд –
Быть средь своих героев, возникших плодов творчества…
Они одни, похоже, мне радуются, ждут…
Средь них мне озирать громаду дней мелькающих,
Сквозь видный миру смех, невидную слезу…
Сквозь боль отдельных судеб, как в поры проникающей,
Сквозь праздность мишуры, сверканье и грозу…
И далеко то время, когда иным решеньем
Подымется вдруг вьюга и всё перевернёт,
И то, что на сегодня объект для возмущенья,
В других уже умах смущением сверкнёт…
Оставим размышления, читатель мой, в дорогу!
Прочь строгий сумрак лиц, морщины возле глаз.
Давайте возвращаться в реальность понемногу.
Посмотрим, что наш Чичиков? Чем занят он сейчас?
А он как раз проснулся и сам себе заметил,
Что выспался отлично и лёжа на спине
Припомнил свой вояж и мыслями стал светел,
Вскочил тотчас с постели довольным и вполне!
Настолько, что и к зеркалу не подошёл смотреться,
Совсем не характерно, совсем из ряда вон…
Любил своё лицо, наверное, что с детства,
Особо подбородок! Считал: прекрасен он!
Частенько пред приятелем мог даже похвалиться,
Особенно когда вдруг совпадало им,
Что вместе где-то были и приходилось бриться,
Поглаживал рукою, примерно говорил:
«На мой вот подбородок взгляни теперь, приятель –
Совсем как есть округлый! Не правда ли хорош?»
Но в этот день других премножество занятий
Приятных и весьма, как мало и найдёшь!
В короткой рубашонке, в сафьяновых сапожках,
Пребойкая торговля которыми в Торжке,
Бесштанно, по-шотландски, считай, на голу ножку,
Забыв свою степенность, отметился в прыжке:
Пришлёпнул пяткой ловко, причём, два раза к ряду.
Потом в ту же минуту к работе, аж притих…
Перед своей шкатулкой, как первый шаг к обряду,
Потёр довольно руки, как потирает их,
К примеру, земский суд сурово-неподкупный,
К накрытому столу, к закускам подходя…
Открыл с благоговением, достал бумаги купно…
Опять всё с удовольствием, с улыбочкой глядя…
Скорее бы начать, чтоб кончить поскорее!
Для этого решился сам крепость сочинить,
Переписать как нужно, до буквы всё умея,
Чтоб не платить подъячим, препятствий не чинить!
Лишь два часа минуло – всё сделано как надо!
Когда взглянул потом на перечень имён
Всех этих мужиков с задумчивостью взгляда,
И самому не ясно, что всколыхнулось в нём…
У каждой из записочек, вот так теперь казалось,
Был собственный характер, которым вдруг она
Делилась с мужиками, всё к ним легко цеплялось…
Вот так и представлялись и виделись сполна…
Все те, что от Коробочки, все с прозвищем- придатком…
От Плюшкина записочка – скупой, кратчайший слог,
Вместо имён лишь буквы. Вот точек с предостатком –
Одни бы их оставил, когда б, конечно, мог…
Реестр Собакевича примером служил прочим
Своею обстоятельностью и щедрой полнотой,
Необыкновенно полно все качества упрочил,
Всё отличалось ясностью и даже простотой!
Всё знал о мужиках, отчёт весьма подробный.
Читаем об одном, как сам он описал:
«Хмельного не берёт и столяр бесподобный!»
«Отлично дело смыслит!» - другому приписал.
Какого поведенья означено о каждом,
Кто мать его, отец и что за жизнь вели.
Что нужным почитал и, безусловно, важным.
Слова между собой венок, ажур плели,
Накинув впечатленье на общую картину,
Какой-то даже свежести особенной на вид…
Казалось, что все живы, никто мир не покинул,
Окликни вот любого – сейчас заговорит…
«И, батюшки мои! – взял списки в руки белые –
Сколь вас тут понапичкано! Не отследит и взгляд!
Соколики сердешные! Как жили-то? Что делали?
Перебивались как?» Молчат, не говорят…
*