Я не смею сказать, что её понимаю.
И листа белизна - беспощадно немая,
И блуждаю в аллее, от всех далека,
И знакома - взахлёб - торопливость глотка,
И обветренность губ, нацелованных ветром,
И исхоженность долгих пустых километров,
И озноб наступления Нового Года,
И свободная воля своей несвободы.
Ей знакома, конечно, исчерпанность сил
И тягучая боль неразвёрнутых крыл,
И во всём постоянная горькая примесь -
Но не скованный шаг, не короткая привязь.
Ей известен искус безответных посланий -
Но не скованность чувств, не потеря желаний.
И за это - и этим-то только жива -
Не потеря умения слышать слова.
Я вчера по наитию томик раскрыла -
Показалось, со мною она говорила.
И, за облаком стоя в ночной тишине
Пару строчек, шутя, перебросила мне.
Как кричат сторожа еженощное: "Слушай!.."
Только голос всё делался глуше и глуше,
И подвёл мой тугой обленившийся слух,
И забрезживший стих, будто свечка, потух.
Да и полно, была ли здесь рядом она?
Вон бумага лежит, точно так же бледна.
Я склонилась над этой пустой белизною.
Ну о чём говорить ей, и вправду, со мною?
К ней зазубренным краем вставала земля,
Стих охватывал душу, как горло - петля.
За рассеянный дух, за бесплодье моё
Я не смею сказать: понимаю её!
О Господь! Ты же видел её неотступность,
И неложность любови, и чувств неподкупность,
И прорыв за предел - и покорность судьбе.
И во всём неизменную верность Тебе.
За полынной бедой закалённую веру,
За земного страдания полную меру,
За кипучий, за нежный, за раненный стих -
Вечным светом Марии воздай, Петровых.
***