И не качнулся колокольный звон,
Не содрогнулись стены от удара.
Был город, раскаленный, как бетон,
Асфальтовая вязкость тротуара.
Моторный дух от стиснутых машин,
Движенье спин – беззвучное, как небыль…
Дождя не будет. Пахнет, как бензин,
Над городом расколотое небо.
…Ему теперь у Бога хорошо.
Утешьтесь, не рыдайте в изголовье.
Но так хотелось сбить кулак до крови,
И заорать: «СМОТРИТЕ, ЕТО УШЕЛ!»
Когда играли мы немую роль
В придуманной не нами скверной пьесе,
Он, в жарком сердце переплавив боль,
Смущал наш слух кровавым хрипом песен.
Чтоб, как тряпье, разлезлась глухота,
Чтоб хоть на каплю совесть пробудилась,
Спросил хоть кто-то сквозь зевоту рта:
«А, это ты орешь?.. А что случилось?..»
Мы верим, видя гениев живых,
Что в наши времена не распинают.
Чуть-чуть с ленцой полюбливаем их,
Но обожаем, если умирают.
Да нет, конечно, нам не все равно.
Мы искренне отплакали все вместе.
Ведь даже дети поняли давно,
И что поэт, и что невольник чести.
И, надрываясь сквозь банкетный дым,
Что вот, «мы с ним, бывало, мы когда-то»,
В суперобложке книгу издадим,
Проставив четко авторские даты.
Благоговейно что-нибудь загнем
О «безоглядном истине служеньи»,
А может, даже после не поймем,
И запихнем на полку «с уваженьем».
И вновь захлопнем веки-пятаки.
Или начнем терзать со злобным лаем
Кого-то, кто и так уже терзаем,
Попавшись на крючок строки.
***