Деревьев нищая толпа,
как безобразные калики,
как вопрошенье и мольба
за подаяньем у калитки.
Прощай, безжалостный февраль.
Коты облезлые на солнышке,
поет в кормушке пономарь
и чистит новенькие перышки.
Прощай. Мы расстаемся вновь,
моих печалей сторож верный.
Тот первый день, тот самый первый,
его отрава и любовь,
уничижение и тяжесть
и ошалелое: «Не жить!»,
потом, проститься и простить,
на одиночество отважась.
Прощай. Мы расстаемся вновь,
моих ночей наперсник скверный,
а жизнь по нитям, как по нервам,
уходит в снег, питает землю,
уносит сердце в глубину
и исчезает, исчезает.
Я все приму. Нет, принимаю!
Я всем прощаю, всех прошу простить.
Мы расстаемся вновь
на сожалеющей улыбке,
на ноте, напряженной, зыбкой,
почти разорванной струне,
нечеловеческой тревоге,
на всем обманчивом, недолгом,
что нам весна сулит взамен.
Прощай, немилосердный месяц,
меня тоска толкает в ночь,
не в состоянии помочь,
меня судьба, как шельму, метит,
чтобы узнал, когда б ни встретил,
кромешной тьмою вьюги нож,
чтоб голос захлебнулся ветром,
когда кричать мне суждено;
чтоб руки камнем каменели,
когда пришлось стучать в окно;
чтоб в этом болевом бреду
я не смогла найти дороги.
Не упаду, а оползу,
и луг не станет мне постелью.
мне снег пребудет колыбелью,
я им, как кровью, изойду.
----------
1979