* * *
Я полвека в Москве прожила
и в её нескончаемых буднях,
в утомительно-важных делах
возрастила мечту о безлюдье,
о пустынных речных берегах
и о травах, похожих на море,
где не встретится друг-ренегат,
пообвыкший в наветах и ссорах,
где другие текут времена
и беседа течёт по другому,
сокровенным напевом полна,
изначально как будто знакомым...
Ах, какая звучит тишина
над заветным бревенчатым домом!
ИВЕРСКАЯ ПУСТЫНЬ
Там русский дух...Там Русью пахнет!
А. Пушкин
Езжай за Холуй, в захолустье,
где Южский край среди болот
упрятал Иверскую Пустынь –
там русский дух ещё живёт.
Среди приземистых и ветхих,
полузабытых деревень
сухих берёз кривые ветки
ещё хранят живую тень.
Ещё вздыхает ветер свежий
настоем запахов лесных,
сквозь трав нескошенную нежность
сквозят ромашковые сны.
Там гривы сосен, словно свечи,
в закатных плавятся лучах,
и звуки песнопений вечных
над озером Святым звучат.
Там перед древним аналоем,
молитвой тихою согрет,
ты вспомнишь давнее былое,
чему уже названья нет...
НАД РЕЧКОЙ ЛУХ
Здесь, в древней глухой стороне,
над узкой извилистой речкой
былинкой проросшая вечность
пророчит забвение мне.
Забуду, что было со мной,
и имя, наверно, забуду.
Зачем мне оно, если всюду
царит безымянный покой?
Я горсточка этой земли,
обжитой ещё с мезолита.
Здесь в каждой росинке разлита
слеза моих предков.
Болит
их болью моё увяданье...
Но вспахан отеческий холм,
и вечно живое преданье
живым прорастает стихом.
* * *
Тихо дремлет над полем покой…
Не замну, не сорву, не нарушу –
по тропинке пройду стороной.
Пусть ласкает крестьянскую душу
изобилие трав и цветов.
Мне отрадно и видеть, и слушать
всё, чем пращуры много веков
просто жили. Мне мирно, как прежде,
и, как в детстве, на сердце легко.
Перед камнем в замшелой одежде
я склоняюсь. Свидетель времён!
не к тебе ли в тревожной надежде
на привале был щит прислонён?
Не тебя ли в спокойное время
синеглазый опутывал лён?
Кочевое и дикое племя
не тебе ль поклонялось в нужде?
О тяжёлое памяти бремя!..
А в заросшей быльём борозде
нежным вестником будущих сроков
василёк синий венчик воздел.
Не замять бы его ненароком.
ЛЕТО В ДЕРЕВНЕ КОЧЕРГИНО
Деревня с невидным названьем,
ты стала моею судьбой...
О Боже! Какое сиянье
исходит от неба! Какой
царит разомлевший над лугом
покой среди жарких цветов!
Звенит комариной натугой
над крышами ветхих домов
июнь, и бежит с косогора
к речушке с торфяной водой
земля без межей и заборов,
поросшая дикой травой.
И тихо. Так тихо, как будто
здесь вовсе никто не живёт.
И кажется часом минута,
и облака медленный лёт
важнее всех важных событий:
его долгожданная тень
по дальним полянам разлита,
по крышам замшелых, забытых,
но всё же живых деревень.
* * *
О мечта моя лучезарная! –
поселиться среди болот,
в непролазной глуши, где даром мне
хлеб насущный Господь даёт.
Что ни шаг – то гриб или ягода.
Трав целебных – весь луг горит!
А над домом двойная радуга
на меня свысока глядит.
Что за невидаль, мол, нездешняя?
Из каких столичных краёв?
Ну, какого ей нужно лешего
в глухомани строить жильё?
Ни товаров тебе, ни общества,
только гул комарья вокруг,
да ветла на ветру полощется,
да под окнами мокрый луг.
Ой ты, радуга яснокрылая!
Знаешь? Здесь, в далёком краю,
для себя невзначай открыла я
НАСТОЯЩУЮ жизнь свою.
* * *
Какое счастье! – просыпаться в доме,
бревенчатом, смолистом, золотом,
и в утренней купаясь полудрёме,
скользить по стенам взглядом.
За окном
сияет солнце над зелёным лугом,
ещё поёт усталый соловей,
и стебли трав топорщатся упруго,
пока не зная суховейных дней.
Эх, раньше бы... да раньше было рано.
Что понимал тогда рассудок мой,
когда душа моя – сквозная рана –
рыдала лишь над собственной судьбой?
Но горе отболело и забылось,
и я другая, и мой дом другой –
бревенчатый, смолистый, золотой.
...Такое счастье в жизни приключилось!
* * *
За окном таинственный художник
лёгкой кистью вид нарисовал.
Он обвёл сиреневым и жёлтым
луга зеленеющий овал,
затуманил чуть голубоватым
дальний лес и речку меж берёз
и калину, всю из пенных роз,
за кустом черёмухи упрятал.
Сизые размывы облаков
растеклись по небу цвета стали,
а над лугом чайки распластались
(не из детских ли забытых снов?).
Нарисуй, художник неизвестный,
за моим распахнутым окном
птахи незатейливую песню,
крики чаек и далёкий гром.
ЭТЮД
Разлилась по лугу благодать
утренними тёплыми лучами,
и живой пейзаж в оконной раме
будет мне до вечера сиять,
изменяя тоны и оттенки,
а в конце торжественного дня
запылает на янтарной стенке
алый клин закатного огня.
ВЕЧЕР
Полна туманом чаша луговая.
Сквозь марево чуть виден дальний лес.
Кустарник чёрный, постепенно тая,
в белёсой дымке, наконец, исчез.
А в вышине - на синем гобелене -
вечерний завершающий аккорд:
благоухают неземным свеченьем
пионы розовые облаков.
* * *
Как тонко ласточка крылом изобразила
упругий росчерк на закате дня!
И солнце нерастраченною силой
питает, утомлённую, меня.
В косых лучах прозрачный лист трепещет,
насквозь пронизан светом и теплом.
Он, слабый, о бессмертии лепечет
мне на забытом языке родном.
* * *
Мне больше по душе цветочек незаметный
гвоздики полевой.
Когда из дому выхожу я в полдень летний,
между густой травой
какая нежность смотрит сиротливо
из-под тончайших век
с чуть различимым розовым отливом,
как слаб её побег!
И как бы скромности убогой в оправданье –
какое райское благоуханье!
* * *
Приезжайте ко мне в новый дом,
в мой смолистый, с вишнёвою крышей.
Здесь на многие вёрсты кругом
разлилось вековое затишье.
И весенний разлив за окном
облака, словно в зыбке, колышет,
а в осеннем лесу огневом
каждый лист откровением дышит.
Здесь горящий зарёй окоём
до зенита стихами насыщен,
даже ласточка тонким крылом
пишет по небу четверостишье.
В этом тихом краю неземном
неземные созвучия слышу...
Приезжайте в мой ласковый дом,
в мой янтарный, с прозрачною крышей.
* * *
Розовое озеро кипрея
стелется за утренним селом,
а над ним печально чайка реет,
чуть касаясь воздуха крылом.
Розовые волны обтекают
клин крыла, и нежности поток,
растворяясь между облаками,
голубой целует лоскуток.
Небо, чайка, заросли кипрея –
вечная таинственная связь...
Почему печалью ветер веет,
выплетая слов нездешних вязь?
Или не успела насладиться
красотой земли душа моя?
Возвращается тоскливой птицей
на горящий розовым маяк.
Полно плакать. Разве ты не знаешь,
как нежны небесные поля?
Но трепещет на ветру, как знамя,
светом розовым печаль моя.
* * *
Я выплакала все мои печали,
и стало так легко душе моей.
Я начинаю жизнь мою сначала –
да, да, сначала! – на закате дней.
И как когда-то в том счастливом детстве,
я удивляюсь небу и цветам,
и новым неожиданным словам,
что новое выплёскивает сердце.
Ну, что с того, что вижу по утрам
в сердитом зеркале лицо немолодое?
Зато теперь словами «Аз воздам»
я меряю судьбу.
Живой водою,
как сад заветный, душу орошая,
я становлюсь до странности легка
и поражаюсь, глядя в облака:
– Какая жизнь большая!
* * *
Я собираю ощущенья.
Моя коллекция легка,
не угрожают ей ни тленье,
ни вороватая рука.
Она вместит сиянье цвета
и грусть над стынущей рекой,
и влажную упругость ветра,
и ускользающий покой
по глади ласкового неба
дождём размытых облаков,
и запах сорванного стебля
полыни сизой, и покров
невыразимой благодати
над засыпающей землёй...
И жест Того, кто смог послать ей
миротворительный настрой.
* * *
Я привыкаю к красоте.
Но разве можно к ней привыкнуть?
И неужели я из тех,
кому не важно, где поникнуть
и голову к чему склонить,
в какую даль смотреть устало?
Неужто сердце перестало
красоты здешние любить?
Добро бы я иных краёв
свет невечерний прозревала
и красоту небесных снов,
нам недоступную, узнала.
Нет, в повседневных мелочах
запуталась...
Вдруг – луч рассветный!
И сердце дрогнуло ответно
и замерло на вдохе: Ах!..
* * *
Наливается яблоко под окошком моим.
Вот и лето кончается – золотой херувим.
Разнесётся, развеется тёплый яблочный дух,
оставляя непрошеный ностальгии недуг.
Зазвенит еле слышными перезвонами грусть,
будет вторить ей преданно ветки жалобный хруст.
Листопада печальная закружит карусель,
и заплачет забытая в давнем детстве свирель.
По протоптанной ниточке выйду к краю села,
где черёмуха вешняя белой павой плыла.
...Первых ласк откровение, горечь поздних разлук...
Ах, как добр, как спасителен тёплый яблочный дух!
ДЕРЕВЕНСКАЯ БЕССОННИЦА
Ветер травы тревожно колышет,
мчит по небу клоки облаков
и ночными обрывками снов
надоедливо хлещет по крыше.
Ну и что же, что я родилась
с незавидною участью женской?
Здесь, в далёкой глуши деревенской,
надо мною нездешняя власть.
Среди ночи волна умиленья,
словно мать, обовьёт пеленой:
ни забот, ни тревог, ни сомнений –
только тихая радость со мной.
НОЧЬ
Над убогой деревенькой нашей
распахнулся полог тишины.
Луговина полнится, как чаша,
фосфорным сиянием луны.
Спят дома. Не видят этой ночи.
Для кого витийствует луна?
Что своим сиянием пророчит
мне, застывшей в темноте окна?
Бдение полуночной молитвы
иль кончины скорой сладкий сон?..
Луг молчит, сиянием залитый,
неземною тайной напоён.
* * *
В моей деревне я живу одна.
За тихого угла приобретенье
заплачено потерями сполна.
Ещё маячат прожитого тени,
но постепенно новая волна
смывает ил ненужных попечений,
и правда обнажается до дна:
молись усердно и трудись без лени.
...Как трепетно горят в печи поленья,
как властвует над сердцем тишина...
МОЕЙ КОШКЕ ЛАСКЕ
Холодные ночи, дождливые дни
и ранние в окнах соседских огни.
Я в сумраке вечера печь затоплю,
поглажу пушистую кошку свою.
Мурлычь, моя Ласка, под тёплой рукой,
никто не нарушит наш мирный покой.
Стихи и молитвы, и тексты житий –
что может быть лучше? Не нужно идти
ни в скуку застолий, ни в праздность бесед.
Нет лишнего шума, и города нет.
И что там за окнами: дождь или снег?
Который над миром беснуется век?
Я вышла за время и тихо стою...
Мурлычь, моя Ласка, беседу свою.
ДЫМЫ
Солнце зимнее низкое
светит, как искони,
и холодными искрами
рассыпает огни.
Колоннадою с пышными
капителями в ряд
вдоль деревни над крышами
клубы дыма парят.
Этот древний мне пО сердцу
тихий край, а над ним
время ветром проносится,
исчезая, как дым.
Только избы сермяжные
молча в вечность глядят,
и дымы, словно стражники,
вдоль дороги стоят.
ВДОХНОВЕНИЕ
Только алый поток от востока
опояшет унылую тьму,
кружевные наличники окон
вспыхнут жаром в соседнем дому.
Ах, как весело встать спозаранку,
занавески откинуть с окон
и по свежей пороше на санках
привезти льдистой влаги бидон.
Разгораются в печке поленья,
оживает натопленный дом,
даже за ночь остывшие сени
наполняя привычным теплом.
Зашумит электрический чайник –
рудимент городского жилья.
Осторожно и будто случайно
вдохновенье коснётся меня.
И, конечно, уже не до чая:
новых звуков весёлый поток
в алой люльке восхода качает
кружевной разноцветный платок.
ВИДЕНИЕ
Лампада чуть тлеет.
За окнами иней.
Светает.
Глубокие тени
в углах посветлели
и тают.
Бормочут поленья
в облупленной печке.
Теплеет.
Молитвы теченье
струится горячим
елеем.
И терпкой полыни
дыханье по дому
витает.
Весь белый, как иней,
за окнами Ангел
летает.
ОТРЕШЁННОСТЬ
Заиндевели окна. Зимний свет
в разлапистом покоится узоре,
и детство – через столько долгих лет! –
ко мне вернулось.
Пухнут на задворье
сугробы, молчаливые, как сны.
Вот так - в огромных валенках, в хламиде -
бреди по краю снежной целины,
своим убогим не смущаясь видом.
Замри среди безмолвия одна,
объятая полуденною стужей, -
ты никому на свете не нужна,
как и тебе сейчас никто не нужен...
* * *
Всё кажется. Всё это только кажется:
сугробы, крыши, голые кусты,
холодная безликость белых пажитей
и отрешённость зимней чистоты.
И я ли на ветру стою, притихшая?
Иль это чья-то странная игра?
Я в этой тишине как будто лишняя
и только слышу дальнее: «пора».
Я где-то там, в незримом измерении,
веду к концу придуманный сюжет.
Всё это – лишь моё воображение,
и ничего на самом деле нет.
ЗИМНИЙ СОНЕТ
Опять февральские метели
завьюжили мой Южский край,
но звуки южные слетели
на утренний душистый чай.
Вот он привычно остывает...
А бледный северный рассвет
ночь сводит нехотя на нет.
Не признавая яркой краски,
за мутно-серой пеленой
он белой ризой покрывает
заворожённый мир земной.
И вот уж ясно, без опаски,
в земли полуденный покой
влился гармоний звучный строй.
* * *
Иной судьбы чуть различимы песни
едва коснулись слуха моего,
и мне не нужно больше ничего –
звучи, звучи, напев блаженной вести!
Но кто там, в саване, за ближним поворотом?
Смогу ль спокойно встречу перенесть?
Не осквернит ли радостную весть
последняя, болезненная, нота?..
Ну а пока с порога моего
я вижу нежность вешнего покрова,
и будущий цветок мне дарит имя снова
печатью поцелуя своего.
ПАСХАЛЬНОЕ
Дом чисто вымыт, прибран, подметён.
В углу, где лики, теплится лампада,
над ней старинный выбеленный лён –
и большего для счастья мне не надо.
Чай травяной, три крашеных яйца,
прополис, мёд, кусочек шоколада,
коньяк за год не выпит до конца –
и большего для счастья мне не надо.
А в час ночной, когда деревня спит,
над ней немеет звёздная громада,
ко мне спускается на крыльях стих –
и большего для счастья мне не надо.
НА РАДОНИЦУ
Сияет луг под солнечным шатром,
лучи искрятся в смеженных ресницах,
и незабвенные родные лица
вокруг меня за утренним столом.
Я помню вас, вы для меня живые,
я предлагаю вам душистый чай
(в нём ароматы дышат луговые)
и спрашиваю, будто невзначай:
- Какой нам срок свидания назначен?
Но вы молчите, славные мои.
...Водой меж пальцев утекают дни,
а я молюсь и почему-то плачу.
НА МОЮ КОНЧИНУ
...и радостию холмы препояшутся.
Псалом Давида 64
Когда по небесному адресу
найду свой последний приют,
холмы препояшутся радостью,
и ветры псалмы воспоют.
Взовьюсь над заиленной речкою,
над сыростью ветхих оград,
и лёгкое облако встречное
впитает мой радостный взгляд
и, радостью этой омытое,
над крышами сгинет дождём...
И счастье, давно позабытое,
войдёт в мой оставленный дом.
На ликах с лампадными бликами
мой сын остановит свой взгляд,
и я запоздалой молитвою
вернусь на мгновенье назад.
ПРОЩАЛЬНОЕ
Не ставьте мне ни водки, ни вина,
когда на поминанье соберётесь,
но чай из трав.
Из полурастворённого окна
пусть золотая осень на излёте,
меня узнав,
пригубит ароматного питья,
души моей коснётся на прощанье
и улетит.
О, как любила это время я!
В предчувствии земного увяданья
весь мир грустит.
Последняя лазурь меж облаков.
Земля пред небесами в предстоянье –
молчит она.
Ни слёз не надо, ни прощальных слов,
ни тёплых, ни иных воспоминаний,
но – т и ш и н а…