Так некогда встречались мы
в минувшем дальнем,
Томан, Гора, я.
Лозу-старушку мы благодарили
за каплю сока. И небо,
ласковое и к поэтам.
А наливала нам известная рука
по олимпийским песням,
по рубенсовской кисти,
роскошная рука, что создана была для поцелуя.
И это все.
Не перелить бы только!
Ведь каждой капли жаль,
что на столе, что на кувшинном горле,
что на ее ладони.
Пунцовыми домой являлись в вечеру
мы от лучей закатных.
В то время еще ездили в фиакрах.
Потом дома серели,
а в ночи мы были устрашающе черны.
Но розовели утром регулярно.
Нагая башня прогоняла разом
всех сонных голубей.
Я старыми воротами иду,
угрюмую ограду покидая,
за ними вслед сегодня
прямо в гору,
откуда у нас в Бржевнове
видна со всех сторон отлично телебашня.
Под нею некогда прогуливался Томан,
когда шиповник цвел.
Сажусь к нему на хладные ступени
и мы опять, как некогда, вдвоем.
Накрапывало,
может быть, у неба произошло несчастье.
На легкие и жгучие края свечей горящих
капли ниспадали,
язычки пламени оборонялись гневно,
но что могли против дождя поделать?
А поэты?
Способны совершить что,
коль плачет целый свет?