Как сказку напишешь - так она проживётся,
как слово посеешь - так оно и взойдет.
Слушай, прохожий: на дне одного колодца
даже в жару не таял кровавый лёд.
Что за проклятье - кто же теперь упомнит,
кто же признается в том, что её пролил?
В этих краях войны бушевали волны,
может она выступала из пор земли,
может быть кто-то кого-то заставил плакать,
или умыл, как водится, ей врага...
Но только однажды испанцы разбили лагерь,
там, где земля и мёртвая — дорога.
Было их мало, их было чертовски мало -
отряд прорежал от начала похода чёрт.
Это не та пустыня - не то что манна,
даже вода тут с неба не потечёт,
пока ты во имя золота или Слова
не истолчешь кого-нибудь в порошок.
Был этот свет таким безнадёжно Новым,
что не узнать его было бы хорошо.
Пули и золото. Сутки уже восьмые
эта равнина всё тянется, а над ней
только стервятники. Кони и люди в мыле...
жальче им было не шкур своих, а коней.
Звали их командира — Рибейра Анхель*
Ангельский норов, я б ему крылья дал.
Редкая девушка встретив его не ахнет,
редкий смельчак пойдет по его следам,
редкая сволочь... а впрочем, с его удачей -
падать и падать, и все ж не достать до дна.
Редкая женщина вслед ему не заплачет,
редкий мужчина посмеет его догнать.
Так же легко людей убивал Рибейра,
как дона себе коляску запрячь велит.
Слабые убирались с пути, робея,
сильным Рибейра командовал «целься, пли!».
Только теперь их осталось чертовски мало -
двадцать пропитанных пылью и потом спин.
И злоба в глазах такого горит накала,
что солнце над ними плавится и шипит.
Люди и кони сутки уже не пили,
сутки никто не спорил и не шутил,
тянулась равнина словно морские мили
в самый солёный и бесконечный штиль.
«Горы» сказал Диего. И все вздохнули,
Деву Марию с Господом возлюбя,
надеясь — не скоро ещё пригодятся пули,
те, что отложены бережно для себя.
Каждый забыл, кого он заставил плакать,
каждый простил (до лучшей поры) врага...
Горы — спасенье. Испанцы разбили лагерь,
там, где земля и мёртвая дорога.
Смотрит Рибейра как полдень свежует камни
тени сдирая до крохотных лоскутов,
шрам под лопаткой ноет, глубокий, давний,
но умирать сегодня он не готов.
«Слушайте, черти, воду добуду я вам»
Анхель уходит один, и суров, и глух.
Реют стервятники, прячутся змеи в ямах,
пума ворчит в каком-то глухом углу...
Пули и золото. И скорпионы в норах.
Пальцы хватают воздух, находят — ствол.
Анхель бесстрашен. Я говорил про норов?
Он-то его сквозь скалы к воде и вёл.
Древние стены, под стенами чахнет зелень,
пахнет колодец как девушка в пять утра
после насилья. Испанцу не до веселья -
взять что под силу, вылакать что набрал...
кровь ледяная! Анхель себе смеётся
«с этого начал, что же, конец неплох».
Дуло к виску... но видит - вокруг колодца
бродит задумчиво бронзовый местный бог.
Эзтли** за двадцать, индеец суров как горы,
гибок как пума, безжалостен как змея,
духи ведут с ним длинные разговоры,
но ничего про белых не говорят.
Пуэбло*** уверен — никто не приходит просто.
Выбрал тропу — тебя привела тропа.
Этот испанец... хорош и лицом, и ростом,
но без воды придется ему пропасть.
Эзтли идет к нему, предлагает флягу -
всё что осталось, последние три глотка.
«Если не против, я тут в тени прилягу.
Проклято место, не стоило и искать».
Ангелы пляшут на доброй испанской стали,
черти ликуют в иссохшем испанском рту
«То, что, приятель, мы здесь с тобой искали,
бесы за золото мне продадут в аду.
Дева Мария, взгляни на нас и посмейся -
честный испанец делит конец с врагом!»
Эзтли последним словом срывает с места
«Разве я враг тебе? Это сейчас о ком?!»
Взгляды как камень и камень светлее лиц их,
в замершем воздухе соткана им судьба.
Индеец вздыхает «Не время ещё молиться
вашему богу. Уж лучше моих позвать.
Долгие дни и ночи к колодцу шел я,
духи вели меня, духов вела тоска.
Это проклятье — словно мешок тяжелый,
племя не может больше его таскать.
Мне обещали... только не надо злиться,
жизни немного, этим и дорога...
сгинет проклятье сразу же, бледнолицый,
если полюбят бывшие два врага.
Я ожидал тут женщину из навахо,
взять её думал, с колодца проклятье снять.
Духи не знают жалости, лжи и страха...
зачем же они не туда завели меня?»
Анхель отводит взгляд, кулаки сжимает,
флягу пинает и резким рывком встаёт.
«Плох твой испанский. Что-то не понимаю»
Где-то в горах о смерти кричит койот.
Эзтли открыто смотрит, пожав плечами -
драка так драка, подумаешь - напугал.
Рибейра уходит в таком ледяном молчаньи,
что эхо боится вторить его шагам.
Как его встретили можешь себе представить -
ропот глумливый и к каждой ошибке — счёт.
Только Рибейра сам из испанской стали
«Завтра пойду опять, поищу ещё».
Ночь беспокойна. Хрипы коней и стоны.
Бронзовой силы хочется... Ждёт? Не ждёт?
Анхель уходит тихо, седла не тронув.
Тает у шрама старый кровавый лёд.
Песня койота. Луны в глазах разлиты.
Это — ни передумать, ни побороть.
Властное «обними меня, Анхелито,
так, словно мы единые дух и плоть!»
И поцелуй их каждый как выстрел точен.
«Эзтли, я больше жизни тебя хотел»...
В гиблом колодце чистый забил источник
кровь отмывая с проклятых горем стен.
Ты замечал ли? Всегда наступает утро
как-то быстрее после таких ночей,
свет слишком резок и бьёт по скуле, как будто
солнцу есть дело с кем ты сейчас и чей.
«Я напою своих, а потом останусь...
если, конечно, нужен тебе бандит».
Эзтли кивает, в глазах у него усталость,
голос не громче шороха «что ж, иди».
Парни уже не верят в свою удачу.
Солнце жестоко, хохочет со скал койот.
Анхель ведёт их, но... что это может значить?!
Племя стоит у источника. Эзтли пьёт.
Сколько теперь за воду придётся дать им?
Ночь вспоминается ясно, хоть плачь, хоть вой.
Анхель стреляет в сердце ему «предатель!».
Эзтли ложится. Покорный и неживой.
...И укоряет алое, застывая,
тянет земля проклятие из груди,
неудержимо ярость течёт слепая
и, замерзая, где-то на дне хрустит.
Высох колодец ни капли не дав напиться.
Индейцы свободны — ведь духи и ждали жертв.
В спину застрелен своими людьми убийца...
но всем до спасенья не дотянуть уже.
Жажда не терпит условностей и условий.
Грифы им дали в гнёздах своих приют...
В жизни - по слову. Всегда и во всём - по слову:
бросишь смертельное - им тебя и убьют.
*Анхель - ангел.
**Эзтли - кровь.
***Пуэбло - погугли)