Что-то говорливый я с похмелья,
"Белый аист" развязал язык,
не могу смотреть без умиленья
на тебя, что видеть уж отвык.
Ты теперь ещё красивей стала,
ну, а я сошёл совсем "на нет".
Жизнь мои копыта расковала
и оброс я бородой из бед.
Невтерпёж мне пьяная обида,
что глядит так пристально в глаза.
Ты ушла, когда хорош был с вида
и не жгла житейская слеза.
Жизнь мои устои подкосила,
я другим безрадостно служу,
о любви, что кровушки попила,
я теперь ночами не тужу.
Не вожу с ней дружбу на задворках
и в потёмках гиблых не ловлю,
лишь когда присяду на пригорке,
вспоминаю прежнюю зарю.
Я ведь нынче, в общем, без запинки
об одном бездыханно твержу,
что, не выпив в ужин четвертинки,
я на свет, продрогший, не гляжу.
А когда рассвет вдруг заинеет
и потянет душу полоскать,
я пойму, что может пожалеет
на пороге загрубевшем мать?
Говорливый ныне я с похмелья,
развинтился скомканный язык,
но я не утратил умиленья
тискать взглядом грудь под зычный рык.
Была такая марка коньяка "Белый аист".