Мне говорила мама: не подчинись. А сама надевала огромную шкуру и шла на бой.
Даже небо темнело, и только её глаза оставались, как прежде, негаснуще голубыми.
А под утро подвыврвано и кроваво блестело на синем свете её руно,
Лишь глаза, что сияли в ободе красных век, стеклянно-святыми были.
Главное - вовремя притвориться, что спишь и спала, и вообще ничего не знаешь,
Но под её слезою сгнивала пижамка - из розового в бордовый,
И дыхание это, минуя хребты, много глубже, чем в сердце - до самого прожигает,
Что невольно дрожишь, и суеверный ужас
щекочет ноги.
По привычке спишь с краю, ждёшь, что она придёт и обнимет, и спину под шёпот сипатый тычешь,
Голову прячешь ниже, бодаешь стену - так лица не видно и не увидишь лишнего.
Как-то тревожно под вечер без повода... По старой и злой привычке.
Рукой закрываешь уши, но тебе бы всё тише и тише бы.
Надеваю добротную шкуру, иду в их стаю.
Рычу идеально, вольна в движениях.(Вольно на сердце было бы.)
Тот, кто родился жертвой - волком не станет,
Глаза-то овечьи выдадут...
Уже выдали.