Речь у гроба. (главы из романа)
Пламенную, как речь товарища Ленина на броневике в восемнадцатом году на Финском вокзале и трогательную, как гибель "Титаника" в водах Атлантического океана , полную горечи утраты и скорби речь, возле одра покойного сказал правая рука Макаки - Бенедикт Бякин, по кличке Беня-Бяка:
- Друзья! - так сказал Беня обращаясь к сурово молчавшей толпе, - Все мы знали покойного как доброго и отзывчивого друга и товарища! - и Беня стал рассказывать о том, каким покойный был при жизни хорошим человеком. Он говорил о том как все его любили, и как много он сделал добра при своей жизни. А огромная и могучая как чёрное море толпа, тихо и согласно кивала в такт словам "трибуна" своими мощными, квадратными подбородками. Он говорил, а вороны тупо зачем-то каркали. Он говорил, а деревья, согласно кивали и тихо шелестели уже пожелтевшими своими листочками и мерно покачивались. И холодная, зябкая осень, лондонским туманом, еле заметно забиралась собравшимся людям под одежды.
Много о чём ещё сказал Беня-Бяка... Единственное о чём он умолчал в своём эпистолярном рассказе изливая свою молодую, горячую, как раскалённая мартеновская печь душу, так это о том, что именно он, Бенедикт Бякин и организовал убийство своего столь всеми любимого дружка, и что виновницей этому обстоятельству и краеугольным камнем этому тревожному событию стала та, которая сейчас, с покрытой в чёрный шёлковый платок головой, согбенно стояла возле гроба у самого изголовья Макаки, рядом с Бенедиктом и содрогаясь всем телом истошно и искренне рыдала. Но даже сейчас. Молодая, неуёмная в этом своём необьятном горе вдова, оставалась всё такой же, притягивающей мужские взгляды - обвораживающей красоткой.
"Ах Соня, Соня, Сонечка! Яркая и красивая - как мечта румынского, кочевого цыгана!".
И даже эта мёртвая, давящая своей трагичностью паутина кладбищенской, тяжёлой скорби - меркла сейчас перед живой, Сониной красотой.
- Спи спокойно дорогой наш товарищ! - закончил свою тривиальную, траурную речь Беня, - Мы... Никогда... тебя не забудем!
- Никогда... - тихо продолжая всхлипывать и сморкаясь аккуратным секси-носиком в чёрный платочек - хлопая длинными ресничками выдохнула с надрывом Сонечка.
- Никогда... - как трагическое заклятие повторила угрюмая, грубая толпа.
И только глупые, кладбищенские вороны, эти извечные, летучие сторожилы земных кладбищ и многолетние свидетели неуёмного человеческого горя, продолжали редко и настойчиво покаркивая нарушать эту суровую тишину и частые, тихие всхлипывания вдовы.
- Мы будем всегда помнить тебя Леопольд! Мы никогда тебя не забудем! - сделал заключительное резюме Беня. И первым поцеловал покойного, своими жаркими, от речи губами, в холодный как гранитный камень - лоб.
В самый последний момент перед погребением Макаки, кладбищенский сторож и известный всем в городе скупщик краденого Никодим по кличке Грыжа, стоящий сейчас в силу своих служебных полномочий около самого гроба упокоенного авторитета и слегка как водится покачивающийся от частых, кладбищенских попоек на поминках (а надо сказать люди умирали в этом городе совсем нередко), заметил вдруг на пальце покойного, ярко блеснувший до рези в глазах красным - золотой перстень.
- "Ага..." - Никодим тряхнул похмельной головой как бы разгоняя в голове облачное
наваждение и снова посмотрел на покойного. В пьяных, с кровавыми прожилками, опухших глазах Никодима остриём ножа мелькнула тверёзая мысль.
- "Ага... Ага... Точно!" - глаза сторожа стали похожи на глаза избалованного хозяевами кота который совсем неожиданно для себя, ни с того не с сего, наткнулся
вдруг на огромную миску наисвежайшей сметаны. - "Вот оно!", - мысль в голове Никодима, по кличке Грыжа, вдруг приняла реальные контуры и очертания. На пальце правой руки покойного играл и переливался всеми цветами сказочной радуги необычайной красоты перстень. Место улетучившегося хмеля в голове кладбищенского сторожея занял дурмянящий, переливистый рубиново-бриллиантовый туман. Отблески искристого тумана промчались по всем завитушкам извилистого мозга сторожа. В голове что-то вдруг надулось как жаба и взорвалось. Никодим даже икнул, так волнительно вдруг ему стало. Ой-кнул тихо. И тут же прикрыв широкой, грубой ладонью свой губастый, рыбий рот, воровато оглянувшись, только и прошептал вместе со всеми зловещее, как дыхание дьявола на святом причастии и волнительное, как предсказание вокзальной цыганки - заклятие:
- Никогда!...
Продолжение читать здесь - http://www.stihi.ru/2013/12/14/5871
.