Старинный город Козельск, известный русским летописям с XII века, как и полагается таким городам, летом был пыльным и сонным, с тихими дворами в тени широких крон старых деревьев. Зимой стоял в снежной шапке, сдвинутой набекрень, низкорослый и почти невидимый среди высоких сугробов.
Год 1939. В глубине одной из улиц, с позабытым названием, вблизи Свято-Никольской церквы на Белевской горке, стоял двухэтажный дом. Во дворе были сараи, где хранили вещи, съестное, держали всякую мелкую живность.
Летом жильцы дома распахивали настежь окна своих квартир и комнат, откуда слышались разные звуки: обычная речь, детский плач и смех, песни, музыка, бряцанье оброненных, впопыхах, кастрюльных крышек и звон стаканов.
Если бы кто случайно или нарочно, одернув занавеску, заглянул бы в одно из раскрытых окон нижнего этажа, то вряд ли сдержал бы улыбку, услышав:
- Дударь, мой дударь молодой,
Сама дударь, мой дударь молодой.
Из большой «тарелки», - конусообразного репродуктора, обтянутого черной бумагой, лился, бесподобный голос Ольги Ковалевой, а кто – то звонко подхватывал следующий куплет:
- Ты играй, играй, дударик, во дуду,
Я, младёшенька, плясать пойду.
Около печки «лежанки» стояла плетенная широченная корзина. По ее краям виднелись две ладошки, а сидя в центре, раскачиваясь, пела девочка, лет пяти. Звали ее Нелей.
Обстановка была скромной, впрочем в военных семьях и не могла быть иной.
Электропроводка крепилась на фарфоровых изоляторах поверх стен и потолка. Вместо выключателей торчали оголенные проволочные «концы», которые при необходимости легко скручивались. Под потолком без всяких абажуров и колпаков, висела обычная лампочка.На комоде стояла керосиновая лампа с подкопченным стеклом и два портрета с изображением Ленина и Сталина, вышитых Нелиной мамой. Портрет последнего висел еще и напротив входной двери.
В это же самое время, когда маленькая Неля самозабвенно распевала песенки, во двор входил военный, направляясь по протоптанной дорожке к дому. Весь вид его, наполненный силой и статью, задерживал на себе внимание. В петлицах его гимнастерки отливали эмалью знаки воинского различия: один прямоугольник или иначе «шпала». На рукавах нашиты командирские угольники и звезда. Знающий сразу бы определил: «капитан», уточнив: политрук, средний «комначсостав». Точно так. На груди военного поблескивала медаль «ХХлет РККА» и только отчеканенный недавно знак «Участнику Хасанских боев». В руках военный держал обернутые грубой волокнистой бумагой пакеты, перевязанные бечевой.
Дверь распахнулась и у порога, раскинув руки с пакетами, встал улыбающийся отец.
Неличка с разбегу уткнулась в отцовскую грудь. Больно ударилась щекой о значки, но не заплакала, а засмеялась. Подняла лицо, глядя в веселые отцовские глаза, коснулась подбородка. Снова прижалась, уткнувшись в гимнастерку, ощутив запах костра, кожи ремней портупеи, зеленого одеколона «Шипр», который хранился у мамы в ящиках комода среди белья. Прибежала сестра Юля с младшим братом Алькой. Пакеты тут же вскрыли и стали примерять обновы.
Юля канючила себе шелковое платье, укоряя мать, что «у тебя есть платье такое, а у меня нет». Мать в сердцах обронила: «вот как умру, и станет платье твоим». Юля, всхлипывая, протянула: «да, когда ты еще умрешь…» Какая судьба ожидала девочек, страну никто не мог знать.
Стоя на крыльце, Неличка тихонько напевала себе под нос. Если прислушаться, то можно различить слова последнего куплета из песни - той, которая часто слышалась из черной «тарелки» и от Нелиной мамы:
- Ведь и надо случиться беде:
Позабыл дударик дудку в лебеде.
10 июнь, 2013