Наша память вещь своенравная
Людей не брезгУет судить.
Кому-то корона бумажная,
Кому-то на свалках прогнить.
Фильтрует через ситцо
Двуногих сынов природы.
Чье ей забыть лицо,
Чью умертвить породу.
Смеясь, тщательно затирает
Жизни описки и промахи.
Нещадно водой заливает
Огненных чувств всполохи.
Играет, как хочет, с хрупкими
Нитями воспоминаний.
Мы в её власти сутками -
Рабы лишь её желаний.
Мы можем её ненавидеть,
Проклинать словами неписанными.
Она может нам опротиветь
Руками болью пронизанными.
Мы можем упасть ей в ноги,
Умолять, слезы лить потоками,
Каждый день обивать пороги,
Чтоб забыть или помнить гОдами.
Но есть лица и звуки, что нам не стереть,
Они в сердца подкорку въедаются.
Память здесь руки опустит и, впредь,
Позабыть уже не попытается.
Я слово своё посвящаю тому,
Кто мне стал и отцом и братом.
Тому, кто бы понял и в страшном бреду,
Кто не просил бы оплаты.
Его голос звучал для каждой души,
Жаль не каждой был он услышан.
Он дарил людям то, чем так сам дорожил,
И ни разу не был тем пристыжен.
Он был бравый боец и с собой и с судьбой,
Он был друг, каких редко отыщешь.
Он был рыцарь и шут с открытой душой
И таким же предстал пред Всевышним.
Скажи, а каким же он был для тебя
С его грубым, прокуренным словом?
Может быть ты из тех, кто считал: "всё шутя!"
И не видел в нём смысла другого?
Может быть ты из тех, кто его презирал,
Кто считал аморальным невеждой?
Из тех, кто самодовольно кричал,
Что он с грязной душой под одеждой.
Или может быть ты горделиво считал
Его гения перецененным?
При упоминаньи бестактно зевал,
Себя считая непревзойденным?
Замолчи же при мне тогда в этот же миг,
Пока я не успел замахнуться.
Ведь от смрада того, что ты произносил,
Впору было бы мне задохнуться.
Я из тех, кто рыдал над бойцами его,
Кто на пули в раю нарывался.
Кто вместе с этим безумным пьеро
За товарища насмерть дрался.
Кто с волками готов был бежать сквозь леса,
Не боясь ни снегов, ни ударов.
Он в толпе растворял свои словеса,
В душах тысячей жег пожары.
Он превыше всего человека ценил,
Не смотря, кто он был по наряду.
Он тысячам душевнобольных посвятил
Свою трепетную балладу.
Он готов был пропащую душу принять,
В шкуре каждого сам побывал.
Он мог страстно любить, обиды прощать,
Лишь предательства грех не прощал.
Завершая дрожащими нотами свой
Слов спектакль громкий и хлесткий,
Продолжает курить одну за одной
В моем сердце Владимир Высоцкий.