Жил в те далекие века,
когда вершили суд, на плахе.
Седой и мудрый властелин,
народу - хан, слуга - Аллаху.
Он правил миром и войной,
судьбой людей и городов,
но был и он, сражен «стрелой»,
утратив свой былой покой.
Его стареющее тело,
хранило пылкий жар любви,
что душу в трепет приводило,
к одной лишь, женщине земли.
К той, что жила в старинной башне,
и каждый день его ждала,
и страстью всей его любила,
как только женщина могла.
И хан был счастлив с нею рядом,
даря ей ласку и любовь,
и от ее лишь поцелуев,
вскипала старческая кровь.
II
Он охладел к великой славе,
к цветущей роскоши дворцов,
к своим наложницам лукавым,
как будто стал уже вдовцом.
И триста жен его прекрасных,
которых, раньше он любил,
забыли о пирах и ласках,
и злате, что он им дарил.
Он только сына молодого
вот так же искренне любил,
как пленницу, из старой башни,
и ради них, лишь только жил.
III
Сын вырос юношей прекрасным:
в сраженьях дрался, как герой,
и вот с победного похода,
вернулся сын, живым домой.
И возвестили с минаретов,
для всех волнующую весть:
«Разбита армия неверных.
Хвала Аллаху, сыну честь!»
И все столы дворцовых залов
Хан приказал в тот день накрыть,
чтоб радостную весть победы,
со своим сыном разделить.
И грянул пир, большой и шумный,
великой радости под стать.
Лилось вино, рекою бурной,
как празднует, лишь только знать.
И среди шума и веселья,
Хан, к сыну, обратил слова:
- Ты побеждал, во всех сраженьях,
Проси, что хочешь, у меня.
И сын, задумавшись, ответил,
смотря в упор, в глаза отца:
- Ночами, меж боев, я бредил,
о той, что в башне у тебя.
Отдай мне пленницу младую -
давно ее я полюбил,
когда секрет старинной башни,
однажды ночью приоткрыл.
И в тот же миг, исчезла радость,
в глазах счастливого отца,
но он был хан, и значит, должен,
сдержать слова все, до конца.
И как ни жгла его обида,
и горечь меркнущей любви,
но дерзкое решенье сына,
не смог в тот миг он отменить.
V
Настала ночка роковая,
и вместе с нею ветер злой,
крылами тучи нагоняя,
закрыл всё непроглядной тьмой.
Казалось, будто мать-природа,
предчувствуя смертельный рок,
пыталась, бурей непогоды,
остановить две пары ног.
Но тщетны, силы всей природы,
остановить, что быть должно,
ни бушевавшему прибою
ни мгле небес, не суждено...
VI
И вот к вратам, старинной башни,
хранившей тайный мир любви,
старик и юноша прекрасный
несмелым шагом подошли.
И тут отец с негромкой речью,
в которой слышалась мольба,
к родному сыну обратился,
и взгляд тот был, глаза в глаза:
- О сын, отрада дней моих,
наследник ханского престола.
Ты видишь, я уже старик,
и не могу начать жить снова.
Молю тебя: оставь ее,
и забери всех жен гарема.
Мне жизни нету без неё,
Возьми, что хочешь ты, в замену!
Ты молод, и твой пыл горяч,
твоя любовь скорей утеха,
услада гордости мужской,
и телу сильному потеха.
А мне, ее любовь и ласка,
дороже всех богатств земли.
Я с ней младею, с ней я счастлив,
так не лишай меня любви!
И хан главою на плечо
своему сыну опустился,
но тут же поднял вновь ее,
поняв, что грозности лишился.
Он тут же принял прежний вид,
и родовитую осанку.
Два острых взгляда в этот миг,
кипели страстью к полонянке.
VII
И сын тогда с волненьем, скорбно,
не смея посмотреть в глаза,
отцу ответил непокорно,
сказав те страшные слова:
- Отец! тебя я понимаю,
но если в чувствах уступлю,
то не смогу так жить, страдая,
и в ревности, тебя убью.
Но ты отец мой и учитель,
мне давший в жизни все, что мог -
я не хочу, чтоб женский волос,
змеей вражды, меж нами лег.
VIII
Они стояли перед дверью,
не смея на порог ступить,
и сын тогда, пред страхом мести,
рабыню предложил, убить!
Чтоб между ними не стояла,
смертельной ревностью любовь,
чтоб пропастью она не стала,
неся страдания и боль.
Отец закрыл глаза устало,
и как бы слушать не хотел,
но рок судьбы кроваво-алый
его уж разумом владел.
- Ну что ж, ты прав,
чтоб мы не стали,
врагами кровными сейчас,
должны мы быть прочнее стали,
и пусть Аллах рассудит нас.
IX
Хан понимал, как страшен выбор,
что сделали они сейчас:
предать любимую на гибель -
что может быть страшней для нас?!
Но жребий между тем уж брошен,
и вот они заходят в зал,
и лиц их мрачных выраженье,
взгляд полонянки прочитал.
Мгновенье страшного испуга,
уже прошло… покорный вид,
ее лицо уж принимало,
поняв, к чему, весь их визит.
И молча преклонив колени,
пред повелителем своим,
она чуть бледными губами,
сказала: - «Да, мой господин.
Мне моё сердце подсказало,
что смерти заслужила я,
за то, что вас двоих любила,
и ревность между вас зажгла.
Пусть смерть моя, ваш спор рассудит,
мне сердцу только в облегченье,
душою выбрать одного мне,
из двух любимых - вот мученье.
Я счастлива, что вас любила,
не страшно мне теперь забвенье,
и жизнь пусть этим загубила -
страшнее, ваше, мне презренье.
Мне тяжек этот груз обмана,
и потому, во искупленье,
я вас избавлю от дурмана,
и смерть приму как избавленье».
X
И вот они втроем выходят,
из башни под ночной покров,
их путь к обрывистым отрогам,
лежит средь каменистых гор.
Но цель их страшного похода,
со крыта, мраком впереди,
где у подножья скал холодных,
бушует море, и кипит.
Устал уж дух, и ноет тело,
но путники идут вперед,
все так же твердо, так же смело,
хоть недалек уже итог.
Свирепый ветер рвет одежды,
и ноги сбиты до крови,
но дева юная, как прежде,
идет по горному пути.
И вот, они уж на вершине,
стоят пред бездной роковой,
что, словно ворон чернокрылый,
кричит над жертвой молодой.
XI
Они стояли и молчали,
лишь только ветер выл как зверь,
и тут нарушить груз молчанья,
Она, отважилась теперь.
Ее пленительные глазки,
еще хранили тот огонь,
который, двум мужам прекрасным,
зажег волнительную кровь.
Она с любовью, так же нежно,
пытаясь скрыть боль расставанья,
им улыбнулась, как и прежде,
чтоб удержать, слезу страданья.
- «Прощайте, мой седой властитель,
и мой хозяин молодой,
за все меня, прошу, простите,
пусть будет мир вам и покой.
Я вас двоих всегда любила,
(и сорвалась вдруг с глаз слеза)
и этим вас чуть не сгубила,
за грех ответить свой должна».
XII
И после этой страстной речи,
она к обрыву подошла,
и бросилась, как птица, в пропасть,
где смерть ее уже ждала.
Они не видели паденья,
для них тот миг был словно вечность,
а из глубин души, прозреньем
рвалась печаль, слезой сердечной.
XIII
И словно ото сна очнувшись,
на край обрыва Хан побрел,
и онемевшими губами,
шептал, как над могилой, он:
- «Ну вот, теперь она меж нами,
не будет более стоять.
Цветок, своими же ногами,
я смог жестоко растоптать.
И как смогу теперь на небо,
смотреть, и не винить себя.
Судить других все так же смело,
и жить, не видя, не любя?
Как жизнь моя теперь такая,
не стоит без души ни дня,
так и любовь моя седая
была лишь только для тебя.
Как жить смогу теперь без милой,
что в жизни, воздухом была,
и сердцем, так меня любила,
что жизнь за это отдала!»…
XV
Напрасно сын бежал к обрыву,
отца пытаясь удержать,
который, в бурную пучину,
шагнул, чтоб больше не страдать...
Сын не успел, как ни старался,
предотвратить такой конец,
и в шуме грохота прибоя,
растаял крик его: «Отец!!!»
Он продолжал стоять у бездны,
но вниз уж больше не смотрел,
на море, ставшее могилой,
для двух любимых сердцу тел.
И время бег остановило,
когда со скорбью на глазах,
он ко Всевышнему с молитвой,
наперекор ветрам, сказал:
«Аллах, мой Бог, все в твоей власти -
кого любить, кого казнить,
лишь об одном молю - такой же,
меня любовью наградить!»