* * *
1.
О странствиях, о пылкой ли охоте
опять душа тревожится и кличет?
Иль о любовном нечете и чёте,
который всякий раз - начёт и вычет?
И снова плоть - в крови-колоратуре,
в височном пульсе, в золотистых икрах
звенит, гудит о честной пуле-дуре,
о полных риска искромётных играх.
Всё крепнет мысль, что с упряжью-уздою
тебе не сжиться до исхода века.
Под средиземноморскою звездою
ты вновь встречаешь царственного грека -
и парус Одиссея полон зова.
Хрустит пергамент, молод, словно зависть.
И в море вновь свежак несёт полову,
в зернистом слове оживляя завязь.
Вот так бы просыпаться - век в дороге,
мешая с ветром солнечную просинь,
где мчатся над волной единороги,
где ясно помнят эллинские боги -
душа-Психея вечной тяги просит!
2.
Всё! Наконец домой вернуться
с тропы бродяжьей и случайной,
линялым усом окунуться
в расплав крепчайшей гущи чайной.
Лаская груз фамильной чашки,
под перезвоны разговора
кольнуть клыком, чуть одичавшим,
глазурь забытого фарфора...
Как дышат разноцветной плотью
на книжных полках царства граций!
Как плавно складни переплётов
тебе навстречу отворятся!
И страстно вскрикнет половица
древесным плетивом волокон,
и озарится гладь страницы
кошачьим оком, спектром окон!
И, дрогнув эхом, обернётся
иною рукописью время.
И дым пространства чуть качнётся...
А надо всем и надо всеми -
щемящий свет дочерней тайны,
свеченье детской млечной кожи,
глаза, что всё необычайней,
всё больше на твои похожи...