«Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи…»
М.Ю.Лермонтов.
«Прогнило что-то в королевстве Датском».
У.Шекспир.
Пиша стихи, решил я здесь,
Что Пушкин – Феб золотокудрый.
И здесь пред нами был он весь –
Бог древний, славный, многомудрый.
Но рядом с ним – другой поэт,
Который, если мыслить строго –
Не глядя, сколько ему лет,
А сколь велик, – то сам от Бога.
И если это взять в расчёт,
То гневный стих тот станет странным:
Буквально – так ведь он сечёт
Придворных жалких, безымянных.
«Вы – пишет – жадною толпой
Стоящие У ТРОНА». Что же,
Он полагает, что герой
Не Николаем уничтожен?
Допустим, Бенкендорф силён.
Но – если волю выполняет
Монаршую. И правит он,
Куда Монарх ему кивает.
Ужель не мог уразуметь,
Что если цезарь улыбнётся,
То двор ревмя начнёт реветь
И в славословьях захлебнётся?
Не мог не знать он: за стишки
Такие может быть и ссылка,
А могут быть и рудники –
Окоротить характер пылкий.
И тем не менее, ведёт
Пальбу по воробьям из пушки.
Как будто дела нет, что льёт
Свой яд в бездонную кадушку.
– А может, у мальца кишка
Тонка грозить тем, кто НА троне?
Не поднимается рука
И гнев мальчишки в страхе тонет?
– Вольно так думать. Но поэт
«На цифре 26» – как надо! –
Легко шагнул под пистолет
С презрительным, холодным взглядом.
И дело вовсе не в кишке.
Он на убийцу не сердился
И пистолет в его руке,
Не дрогнув, в небо разрядился.
Поэтому оставим счёт –
«Слабо иль не слабо». Поверьте,
Царь иль не царь – какой расчёт,
Когда в глаза заглянешь смерти?
Но! Если Лермонтов был бог
(А мне не надо фактов много),
Конечно, он не знать не мог,
Что царь любой – всегда от Бога.
Но если Пушкина травил
Сам царь, без правды и закона,
То значит, это он и был
Изображён «в толпе у трона»!
Какой же трон имел в виду
Поэт, коль царь – «в толпе у трона»?
Власть НЕ ЗЕМНАЯ шлёт беду –
И послан к Фебу Абадонна…
* * *
Но Лермонтов известен нам
Не только лишь стихотвореньем
«На смерть поэта», где он сам
«Толпу» богов предал презренью.
Другие есть его стихи,
Где боги приняли участье
(Драчливые, как петухи)
И где дела небесной власти.
Но пишет он о власти той
Умеренно и осторожно,
Иносказательно порой,
Поскольку прямо – не возможно.
И дело вовсе не в «кишке»:
Он бережёт покой «ребёнка»,
Чтоб «горький стих» в его руке
Не стал петлёй на шее тонкой:
«…Но право, этих горьких строк
Неприготовленному взору
Я не решуся показать…
Чтоб тайный яд страницы знойной
Смутил ребёнка сон спокойный
И сердце слабое увлёк
В свой необузданный поток?..»
Нет, он не хочет нас смущать,
«Ребёнком» подразумевая
Людей, что могут стих читать,
Но в Бога верят в кущах рая.
Поэтому он пишет сам
Стихи, как и его Учитель:
Он «сказки» сочиняет нам
И в них герой – земной же житель.
* * *
Он дал нам «Песню про царя…»,
Где Кирибеевич-опричник
Убит купцом совсем не зря,
А по обиде сердца личной.
Стихи про «Демона» он дал,
Хозяина Земли и ада,
И в них подробно описал,
Что от Тамары ему надо.
И дал нам драму «Маскарад»,
Где Нине грозный муж Арбенин
Преподнесёт на бале яд,
Убьёт жену из подозрений.
Все эти «сказки» – об одном:
О власти не земной – небесной.
В сих «сказках» есть «второе дно»
И в них фантазии не тесно.
И в этих «сказках» есть герой,
Кто дан, как Демон и Арбенин.
И пишет про него порой
Писатель без смущенья тени:
«…Но я не так всегда воображал
Врага святых и чистых побуждений.
Мой юный ум бывало возмущал
Могучий образ; меж иных видений
Как царь, немой и гордый, он сиял
Такой волшебно-сладкой красотою,
Что было страшно… И душа тоскою
Сжималася. – И этот дикий бред
Преследовал мой разум много лет.
Но я, расставшись с прочими мечтами,
И от него отделался – стихами…»
«Отделал» так его стихами,
Что местечковый богомаз
ЖАЛЕТЬ стал ГОРДОГО словами,
Узнав про Демона рассказ:
«Нет, эта книга – под запретом!
Что разрешенья тычешь знак?
Ведь это – Демон! И при этом
Его мне ЖАЛКО! Как же так?»
* * *
И в трёх поэмах этот бог
Изобразил страну Россию,
С которой справиться не мог
«Опричник», «Демон» и другие.
Россию он изображал
То молодой женой-купчихой,
За каковой приударял
Опричник молодой так лихо,
Что «Трёхнедельным удальцом»
Изображён в стихах его же.
Изображён перед лицом
«Царя», небесного вельможи;
То он Тамарой называл
Россию, «юною девицей»,
Которую отец Гудал
Не хочет отпустить молиться.
Сам Демон свой преступный глаз
Давно положил на Россию.
Изобразил на этот раз
Он Сатанинскую стихию;
То Ниной он изобразил,
Женой столичного шулёра.
Ужасным тот ревнивцем был
И яд на бале дал ей скоро.
И «Нина» жертвой пала там
Европы, «ветреной подружки»:
Сама «таскалась по кустам»,
Но «вешала лапшу на ушки».
* * *
Но самый тёплый, я б сказал,
Стих написал поэт про «Мцыри».
Он «Мцыри» сам и создавал:
Свой матрикат в подлунном мире.
И этот бедный сирота
Написан им с такой любовью,
Что искажалися уста
И сердце обливалось кровью:
«...Угрюм и одинок
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах,
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «Отец» и «Мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имён –
Напрасно: звук их был рождён
Со мной. Я видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ – могил!
Тогда, пустых не тратя слёз,
В душе я клятву произнёс:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть не знакомой, но родной.
Увы! Теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я, как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой…»
* * *
ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ.
Со школьных лет известно нам:
Герой Печорин – это новый
Онегин, новый вариант
Героя с новою основой.
Но кто же «Евгений» – так ответ
От Пушкина не получили
И что «марал им свой портрет»
Поэт – так в том и обвинили.
И в этом самом же грехе
И Лермонтова обвинили:
Мол, твой портрет в твоей руке,
Твои поступки это были!
Но то – невежества туман,
Сказать мы можем без теорий.
Так кто же нам в герои дан,
Герои новые – Печорин?
* * *
Да, он – литературный «брат»
Онегина – «чего же боле?»
Тем более, что так твердят
Все критики по божьей воле.
И даже более того:
Он – «брат-близнец», душа поскольку
ОДНА И ТА ЖЕ у него
И общую нам дали роль ту.
И первый, и второй поэт
В чертах известного героя
Создали нам ОДИН портрет,
ОДНО творение живое,
Когда тот бог сбежал с небес
(Зову я Жилиным Романом)
К «Максим Максимычу» в наш «Лес»,
Где стал служить он без обмана
(В тыщу пятьсот двадцать восьмом
Всё это получилось дело).
Был в «крепости» приличный дом,
Он жил и действовал умело.
Как и Онегн, он почти
Случайно встретил «в дни златые»
«Дикарку Бэлу» на пути –
Он с Русью встретился впервые.
«Влюбился» он в неё в тот раз.
Но, как «Татьяне», молвил скоро:
«Привыкнув, разлюблю тот час».
И с ней окончил разговоры.
* * *
Но знаменитая дуэль
«Печорина» с «Грушницким» – это
Не то же самое, поверь,
Что смерть у «Ленского», поэта.
Ведь если «Ленский» – это друг
«Онегина» – Адам Мицкевич,
И их связал «смертельный круг»
УСЛОВНЫЙ – «смерти знак на древе»,
То там «Грушницкий» – уж не друг,
А враг «Печорина» заклятый
На небе, это я не вру.
Как пишет Лермонтов усатый:
«…Я тоже не любил его
И знал, что рано или поздно
Мы встретимся, опричь всего,
На узенькой дорожке грозной.
И одному из нас тогда
Не сдобровать, уж это точно.
Он был позёр. И без стыда
Обманывал он всех нарочно».
И у «Грушницкого» могла
Рука, не дрогнувши, «зарезать
«Печорина» из-за угла».
И это правда, а не деза.
(Он и «зарезал», жизнь не врёт:
Ведь Сталин-Жилин был измазан
В грязи, как только лишь умрёт –
И стал герой злодеем сразу).
* * *
Любовь «Печорина» – «Княжна»
С английским именем же – «Мэри».
Она писателю нужна
Как штрих к судьбе, по крайней мере.
Ведь в Англии был королём
Наш Жилин – ну, вторым Стюартом.
И факт такой мы не сотрём,
Хитрить не будем с вашим братом.
Но не была ему «женой»
«Мари» – «любовницей», не боле.
Нам и дана она такой –
Младой писательскою волей.
Ведь Жилин в это время был
«Прогрессором», «бездомным нищим»
И где ни попадя служил
«Максимычу» и «счастья ищет».
Ну а «Грушницкий» так уж был
«Произведённым в офицеры»
И «счастье» он себе ловил
В Европе – так совсем без меры:
«Наместником» в Европе был
«Максимыча» наш Ленуалло.
Не только Жилина давил,
А всем он жизни «не давало».
* * *
А «Доктор», хоть и понимал
Всю неизбежность столкновенья
Героев, всё ж не одобрял
Дуэли этой приближенье.
Ведь та борьба на небесах
Среди богов за власть и долю,
В душе богов рождала страх
И отзывалась «в сердце болью».
И либеральная душа
И совесть «Доктора» взывала:
«Вражды не нужно ни шиша!
Живите дружно, как бывало!»
Но эти «Чеховы», увы,
Не понимали невозможность
Ужиться с мнением молвы,
Хоть проявляли осторожность.
И всё пытались примирить
Непримиримое: «Ну что вы,
Не можете, как прежде, жить?
Вы что, жить в мире не готовы?»
Ведь примиренье – компромисс,
Одной из двух сторон – уступка.
И слышен «Доктора» каприз
К «Печорину», как будто в шутку:
«Ведь ты же умный! Уступи!
Ведь умный в споре уступает!
Худой мир лучше укрепи,
Он лучше драки, каждый знает!»
Но был «Грушницкий» из людей,
Который КАЖДУЮ уступку
Противника считал своей
Победой, мелкой или крупной.
Уступка первая звала
Лишь к возрастанью дел до квиты,
И БЕСКОНЕЧНОСТЬ лишь была
Пределом этих аппетитов.
«Печорин» это понимал,
Что НЕВОЗМОЖНЫ соглашенья,
А «Доктор – тот НЕ ПРИНИМАЛ
За факт такое рассужденье.
Он как бы требовал чудес:
«Ну, щёлкни пальчиком – и квиты:
ИСПРАВИТСЯ «Грушницкий», бес,
Но чтоб никто на был убитый!»
Но коль с «Грушницкими» тот спор,
То в деле – мрачная картина:
«Лишь тратит силы разговор,
Решенье даст лишь гильотина».
* * *
– А кто же «Вера» там у вас?
Она – не мелочь там какая
И с «Мэри» рядом весь рассказ
Она прошла, хоть и больная.
– Там «Бэлу» смертный час настиг
И «Вера» – «Бэла» после смерти.
Приём такой же допустил
Поэт, как и Дюма, поверьте.
С «Татьяной Лариной» похожи
Они, что «замуж уж пошла»:
«Да, я любила вас. И что же?
Что в вашем сердце я нашла?»
И не преминула прибавить:
«Я вас люблю, к чему лукавить?
Но я другому отдана
И буду век ему верна!»
И как «Онегин», наш «Печорин»
Поникнул гордой головой,
Не счастье в ней найдя, а горе:
«О, тяжкий, тяжкий жребий мой!»
24.04.2013 г.