«Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник», - сказал Василий Андреевич Жуковский. «Не слова нужно переводить, а силу и дух», - это Иван Бунин. И даже Самуил Яковлевич Маршак, профессиональный переводчик стихов уже вполне в современном понимании этого рода деятельности, говорит о невозможности перевода стихов и о том, что каждый состоявшийся перевод – чудо. В цеху переводчиков поэзии на всех упомянутых мэтров принято смотреть хоть и с уважением, но несколько покровительственно: старики, чего с них взять. Переводу стихов учат, о нем защищают диссертации, в этой области множество авторитетов, не всегда, правда, согласных друг с другом. Обращает на себя внимание только, что в томах переводной поэзии собственно поэзии немного – доминируют неуклюжие стихоподобные конструкции, в которых от стихов только размер да рифмы. А если верлибр, так вообще только разбиение на строчки. Иногда вроде бы и стихи, но легковесные, пустые, в которых днем с огнем не отыщешь ничего общего с великим оригиналом. Сказанные много десятилетий назад брезгливые слова Анны Ахматовой «Воняет переводом» справедливы навсегда. Любой действительно любящий поэзию читатель это знает.
Однако когда пытаешься обо всём этом говорить, немедленно слышатся не возражения даже, а обвинения, в лучшем случае в непрофессионализме. И профессионалы-переводчики, и сделавшие на теории поэтического перевода ученую карьеру филологи (порой это одни и те же люди) тут едины. Поэтому так обрадовала меня найденная в сети статья не очень давно ушедшего от нас Сергея Филипповича Гончаренко (1945-2006) «Поэтический перевод и перевод поэзии: константы и вариативность» (Тетради переводчика. М.: МГЛУ, 1999. Вып.24. С. 108-111 http://samlib.ru/w/wagapow_a_s/poetic-transl.shtml). Автор – известный переводчик испаноязычной поэзии, а, кроме того, доктор филологических наук и профессор. Стало быть, признанный член обеих профессиональных групп: переводческой и филологической. Не могу сказать, что я во всем согласен с автором статьи, а он со мной, есть расходящиеся акценты, но сходность основных направлений мысли несомненна. А введенное им тройственное определение типов перевода подкупило своей четкостью: я все время говорю о том же, даже с использованием тех же слов, но столь отчетливых разграничений не проводил. Далее воспроизвожу суждения Гончаренко, по возможности переводя используемую им (хотя и умеренно) филологическую терминологию на общепривычный язык. Разумеется, буду его высказывания комментировать и развивать. Порой он не доводит мысль до конца. Возможно, иногда намеренно, не желая ставить точки над i.
Поэтический текст, - говорит Гончаренко, - можно переводить тремя принципиально разными методами – это поэтический, стихотворный и филологический перевод. У них разные средства и разные задачи.
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОД. В этом случае перевод поэтического текста выполняется прозой и нацелен на максимально полную (почти дословную) передачу фактуального (т.е. формального, внешнего, фабульного) содержания подлинника. Такой перевод может дополняться обширными примечаниями и параллельным текстом оригинала. Он открыто вспомогателен и не претендует на поэтическое воздействие.
СТИХОТВОРНЫЙ ПЕРЕВОД - это такой метод перевода поэзии, при котором содержание оригинала «передается на языке перевода не поэтической, а лишь стихотворной речью. Этот вид перевода очень близок к оригиналу в отношении слов и выражений, а равно и в стилистическом отношении. […] К сожалению, этот вид перевода искажает концептуальную информацию и практически не воспроизводит информации эстетической. В этом случае речь, конечно же, идет лишь о стихотворной, но не поэтической речи. Именно желание максимально приблизиться к оригиналу в вербальном и стилистическом отношении блокирует все попытки преобразовать стихотворный текст перевода в […] подлинно поэтический текст.» Гончаренко отмечает, что в числе мастеров стихотворного (не поэтического) перевода были и выдающиеся поэты, например, А. Блок и А. Фет.
Наконец, ПОЭТИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОД – это перевод поэтического текста «с помощью поэтического текста на языке перевода. Сказанное означает, что переводчик должен создать новый поэтический текст, эквивалентный оригиналу по его концептуальной и эстетической информации, но использующий по необходимости совсем иные языковые, а порой и стиховые формы. Что же до фактуальной информации (словесной близости), то она воспроизводится только в той мере, в которой это не вредит передаче информации концептуальной и эстетической», поскольку, говорит Гончаренко, «фактуальное «содержание» на самом деле есть не содержание, а своеобразный план выражения (форма) поэтического текста».
Вот это разграничение поэтического и стихотворного перевода и есть наиболее замечательное в статье Гончаренко. Понятно, что поэтический перевод в идеале есть полноценное русское стихотворение, делающее поэтическую суть оригинала достоянием русской поэзии и русского читателя. Понятно, что филологический перевод выполняет полезную, хотя и служебную, функцию, не более. А зачем нужен перевод стихотворный? Гончаренко дает осторожный и уклончивый ответ, который воспроизвожу дословно с сохранением жаргона автора. «Данный вид перевода полезен и пригоден для специальных и специфических целей: например, для фрагментарного цитирования поэзии в научно-филологических работах, для академических изданий литературных памятников, рассчитанных не на ищущего эстетического общения читателя, а на узкий круг педантичных специалистов, которых подлинник интересует не как эстетический феномен, а как анатомический объект – источник фактуальной и формально-стилистической информации. Поскольку данный вид перевода не приспособлен для передачи эстетической информации, он, естественно, никогда сам по себе не участвует в литературном процессе.»
Говоря попросту, читателю поэзии такой перевод не слишком интересен, это мертвый макет живого оригинала в натуральную величину с сохранением максимально полного внешнего содержания и возможно большего количества формальных особенностей (рифм, размера, стилистических приемов). Учитывая несовпадение языков, приходится прибегать к условным (часто заранее оговоренным) правилам. Пример: замещение в переводах античной поэзии долгих гласных ударными, а кратких – безударными. Сказать по правде, область полезности такого перевода по Гончаренко скукоживается практически до нуля. Специалисту-анатому не грех и язык выучить, а если уж невмоготу (да и все языки выучить невозможно), то филологический перевод, дополненный комментариями, оригиналом, а возможно и транскрипцией, для этой цели гораздо полезней и информативней, чем неизбежно приблизительный стихотворный перевод, зажатый со всех сторон требованием соблюдения размера, рифмы и т.д. Все же я тут не был бы столь строг, как Гончаренко: добротный стихотворный (не поэтический) перевод дает, за неимением лучшего, некоторое первоначальное представление об оригинале все-таки скорее заинтересованному читателю, чем исследователю. Ведь формальное содержание – не только форма, но и важная, порой очень важная, часть содержания поэтического; сохранение же еще и основных приемов организации текста обеспечивает честное исполнение роли макета, учебного пособия. А вот почему оригинал выдающееся творение поэзии, придется домысливать и дочувствовать, дав волю воображению.
Как всегда бывает при классификации литературных явлений, используемое Гончаренко разграничение, будучи применено последовательно и точно, оставляет приготовленные ячейки почти пустыми. Конкретный поэтический перевод, каким бы прекрасным стихотворением он ни был, всегда уязвим со стороны передачи поэтической сущности, да и формального содержания, оригинала: что-то неизбежно остается за бортом, а перевод стихотворный может содержать признаки поэтического текста. Трудно, к примеру, было бы ожидать от Блока и Фета, чтобы в написанных ими стихах, хотя бы и подчеркнуто переводных, начисто исчезла поэзия. Поэтический и стихотворный переводы – это идеальные конструкции, эталоны для сравнения с реальностью. Эти, по существу абстрактные, понятия помогают содержательно осознать, какие цели видит перед собой переводчик, какие задачи ставят перед ним его учителя и теоретики жанра и, наконец, по каким критериям перевод стихотворения оценивают критики и читатели. В этом и смысл абстракций – перевести рассмотрение из чувственного тумана оценочных восклицаний в область разумных суждений.
Достаточно иметь эти эталоны перед глазами, чтобы немедленно стала очевидной подмена понятий, присутствующая в большинстве теоретических и практических рассуждений, сопровождающих перевод стихов. Читатель ждет именно поэтического перевода, он хочет насладиться поэзией и приобщиться к чужеземным поэтическим мирам. Теоретик, критик, профессионал-переводчик тоже говорят, что стремятся к поэтическому переводу – никто не хочет оказаться в убогой нише, которая оставлена переводу стихотворному. На практике же конкретные задачи формулируются на языке стихотворного перевода: размер, рифма, присутствие тех или иных элементов формального («фактуального») содержания. Спор до хрипоты идет именно о степени соблюдения формальностей – поэзия перевода остается за гранью рассмотрения. Ах, ему удалось сохранить внутреннюю рифму! Ах, у нее точные рифмы в тех местах, где они точные в оригинале, и неточные там, где они в оригинале неточные! Вот эта строчка у него ближе к источнику, чем у нее, значит у него лучше. Разве это анализ ПОЭТИЧЕСКОГО перевода? Процитирую еще раз Гончаренко: «Переводчик должен создать новый поэтический текст, эквивалентный оригиналу по его концептуальной и эстетической информации, но использующий по необходимости совсем иные языковые, а порой и стиховые формы». Получается, что с одной стороны баррикад остаются Жуковский, Бунин, Ахматова, Маршак, а с другой – несметная армия переводчиков и их руководителей. Нетрудно понять, на чьей стороне большинство.
О том, что перевод поэтический, вспоминают тогда, когда оказывается, что смысл (формальный, конечно, - о другом и речи нет) сильно уклонился от оригинала. Тут уместно встать в позу и объявить, что переводчик сам поэт и имеет право на творческую свободу. Много ли переводов, которые удовлетворительно излагают хотя бы внешнее содержание оригинала при приблизительном соблюдении формы? Вопрос риторический. Вот такие, достаточно редкие, переводы могут быть названы хорошими стихотворными переводами и приносить некоторую пользу. Создатель такого перевода не всегда поэт, но в известном смысле мастер.
А у поэтического перевода критериев оценки всего два: это должно быть полноценное (без скидки на переводность) стихотворение, и оно должно отражать поэтическую сущность оригинала. Степень отражения последней может быть более или менее полной, иногда поэзия оригинала отражается весьма избирательно. Чтобы создать стихотворение-перевод, поэт должен осознать оригинал своим, обжиться в нем, присвоить его себе, перестроить его под себя. Судить, прежде всего, следует поэтический результат. Если стихотворение-перевод настоящее, и только в этом случае, можно обсуждать степень близости к оригиналу (к духу, а не к букве). Конечно, вдохновленный оригиналом поэт вряд ли совсем отбросит и букву, но текстуальная близость и близость версификационных приемов для поэтического перевода второстепенны, ими до известной степени можно пожертвовать.
Поэтов, если говорить всерьез, мало. Еще меньше таких, которые готовы и у которых получится вжиться в чужое иноязычное стихотворение, чтобы создать полноценный поэтический перевод. Но ведь и задача создания честного стихотворного перевода трудна и благородна. Так, может быть, и ставить переводчикам перед собой именно задачу создания честного стихотворного перевода, не путая Божий дар с яичницей? Только и с этой задачей в состоянии справиться немногие.
В честности-то всё и дело. Принято говорить о двух концепциях (школах) перевода, которые ставят своей целью максимальное воспроизведение одна – формального содержания, другая – содержания поэтического. Как будто о том же, да не совсем. Если есть две школы, то между ними возможны спор, взаимопроникновение, борьба, смешение. Если это школы, то внутри каждой из них возможно обучение, передача навыков от учителей к ученикам. А в действительности, есть не две разных школы, а два разных жанра: поэтический перевод и перевод стихотворный. В первом случае задача создателя перевода – поэтическая, во втором – версификационная. В обоих случаях невероятно трудная. В первом случае успех чудо, во втором плод высочайшего мастерства. Вряд ли можно обучить поэтическому переводу, а вот стихотворному, наверно, можно. Только не нужно подменять одно понятие другим. Сейчас огромное большинство создаваемых и издаваемых переводов поэзии оказываются ни там, ни там – нигде. «Они не стоят слов – взгляни и мимо». Честность жестока. А смешение жанров – способ протащить низкокачественный продукт: скажут, что неточно, – так я же поэт; скажут, что стихотворение разваливается, – так перевод же.
Остается еще перевод прозаический. Гончаренко говорит о филологическом, педантичном и бесполетном, переводе. Но разве прозаический перевод обязательно таков? Всякий, кто переводил высокую прозу, знает, что переводить ее не намного легче, чем стихи. Если, конечно, не просто воспроизводить внешнее содержание фраза за фразой, а стремиться сохранить биение жизни и духа, присущее оригиналу. Ведь и в прозе может обитать поэзия. А в стихотворении поэзия присутствует не только в рифме или размере и вообще в звуковой организации поэтической мысли. Она в построении фразы, в игре смыслов, сочетании образов. И все эти вещи можно достаточно точно передать прозой, но не филологической калькой, а прозой поэтической. Все же задача более просто разрешимая, чем создание стихотворения. Литературный (не буквальный) перевод стихов прозой у нас практически не встречается, а между тем он широко распространен в европейской традиции. ПЕРЕВОД ПОЭТИЧЕСКОЙ ПРОЗОЙ я бы, пожалуй, добавил отдельным, четвертым, пунктом к классификации Гончаренко.
Пример перевода одного и того же текста («Ода к меланхолии» Дж. Китса) стихами и прозой см. http://www.stihi.ru/2013/11/09/10330