Работает море – зеленые волны в медузах и пене
Выносит на берег к ногам кипарисов, к огням ресторана.
…А в том ресторане, на тоненьких спичках, как туфли красавиц,
Под винами столик…
Играют мужчины в четыре улыбки, и стол отражает их руки и плечи покрытые «шерстью».
Уже, поощряемы, видимо, ею совсем белокурой и очень красивой,
Питают надежду.
Которы й постарше с манерами шефа и знал себе цену,
Искал ее взгляда и видел я око с прожилками крови.
Который моложе, (она на него и смотрела), ходил за вином
И, как видно, дарил ее шефу.
Она не пила, но к бокалу касалась губами, и чуть из-под брови, прищурив глаза,
Колебалась…
Я с сыном своим «пировал» лимонадом напротив
И был поражен откровением неба и моря…
Нагая Колхида ложилась в широкие воды
И грудь укрывала прозрачной одеждой тумана.
Стеклянные стены, в которых пророс алюминий, смеялись огнем, искажая лицо человека
И та, что сидела, смотрела на странные блики, которые будто кривились, пытаемы правдой.
«Мой маленький друг, - обратился я к сыну – иди к ней и дай этой девушке вишен и эту записку!»
Тот вдвое сильней, кто наивным предстать не страшиться.
Бестактно быть слабым среди пошляков и холуев.
В записке писал я: «Иди к нам и будь нашей мамой!..»
Они ту записку прочли, и, плюя, прилепили к бутылке…
Мне было неловко…
На нас уже косо смотрели, и маленький сын мой стоял перед нею как нищий.
Она удивилась, потом подошла к нам и села.
-Вот ваша записка, приходят сюда не за этим.
-Мы будем любить вас! – сказал я, до смерти краснея, -
Хорошая вы, - чуть не плача, кривил я губами.
-Хорошая я?! – повторила и глянула косо.
-Кацо! – в это время один произнес – Генацвале!
Она побледнела, и дьявол поднял ее брови.
Горячая линия бедер и грудь воевали с нейлоном…
Бокал был наполнен шампанским, но пена осела.
Она тот бокал подбежала и выпила сразу.
Прозрачная льдинка осталась в порожнем бокале…
Как черная птица, блестящая «Волга» рванулась в Сухуми.
И только остались на месте одни кипарисы да море…
На ленте шоссе, словно капелька крови, он высох – фонарик машины…
Бредем мы и тянутся тени.
Стыдом и надеждой пылают созвездия в небе.
Дорога лежит от луны через целое море.
Хватают луну по-паучьи слоновые пальмы
и радость сосут из нее, закрутив в волосатые лапы…
Прозрачных креветок из теплого фосфора моря
Сачком добывал я из марли на завтрак ставриде.
В мятежное марево солнце оделось и село.
Лишь птицы из веток инжира кричали на горах.
Пронзительный крик издавали на радостях жизни
Сырые создания юга из чащи бамбука и воздух был в искрах,
И масло ночного эфира я всасывал в голову в жадные дырочки носа…
«Вы что тут творите, рыбак дорогой мой? – я обмер не месте,-
-Стандартные страсти, я вижу, вас мало волнуют?
Что можно считать интересным для вас на краю волнореза,
Когда есть забавы иные, таящие лучшую радость?»
«С вопросом стандартным, признаюсь, - сказал я смутившись –
Изысканность ваших суждений связать попытаюсь. Намек это или заявка?»
« И то и другое» - ответили губы, омытые бликами моря...
*
В серебряных джинсах была Афродита, в серебряных клипсах.
Серебряным блеском светились священные губы.
И грудь ее тоже была в серебристых кулечках, которые были видны под серебряной тканью…
В чешуйках серебряных море светилось от лунного света,
От силы луны и горбом поднималась пучина,
И с рыбой чудовищной горб тот блестящий был сходен,
Как будто та рыба, играя, легла через целое море…
Вода на пробоинах шторма то храп издавала, уйдя через дыры железобетона,
То выпукло била фонтанами вверх;
И ноздрям великана тот храп был подобен, спокойного в силе великой…
1968