Он научился для нее шутить,
или же вкусы так совпали сочно,
как день за днем приносит грязи пить
помойная вода канаве сточной.
Он иногда был все еще поэт,
она не понимала благозвучья,
но требовала Музы туалет,
чтобы самой в него ходить при случае.
Остатком Богом данного добра,
ей покупал он восхищенье сброда,
а потому, она была добра
к нему, облезлому, без племени и роду.
Так для канавы пошлой он и жил,
и незаметно погужался в Лету,
он много ел, и так же много пил,
а по ночам служил велосипедом.
Стал для нее дебилом и ослом,
и даже отзывался на верблюда,
она других не разумела слов,
благодаря свалившееся чудо...
Он вырываться пробовал?
не раз -
что за канава выпустит из грязи?
молился Богу - Бог его не спас,
а просто потому, что не обязан.
Но те молитвы слышала Она,
та настоящая, живая Муза,
легко его приподняла со дна
одной лишь силой чистого искусства.
Но было поздно, смрадностью канав
смертельно заболев, поэт скончался,
и пойлом из помоев доканав,
его канава пригвоздила грязью.
Канаве было этого не в прок,
ее терзала чистота Небесной,
невинность обжигала, как упрек
ту, что была четырежды на чреслах.
Увы и ах, истории простой
мораль была чиста и величава:
коль ты поэт, так поклоняйся Той,
над кем не властна сточная канава.