Публикация для любящих Шона Маклеха. Перевод

Кариатиды Сны
          ПЕРВОИСТОЧНИК - Артур Сиренко -http://www.stihi.ru/2013/11/05/488
       

Осенний снег седины.

(Попытка предисловия к книге Шона Маклеха "Каменный Трамвай")
"Так листья шумят
и падают , словно дождь..."
( Бо Цзюй 1)

Перед вами необычная книга. Необычная во многих аспектах. Стихи начинают писать в юности. И тогда же бросают писать поэзию. Как Артюр Рембо- всё, что он написал, он написал в девятнадцать. Потом писать бросил. Ещё хуже, если человек пишет в юности гениальные творения, а потом шкрябает пером бездарную писанину, зарабатывая этим на кусок хлеба с маслом или (ещё хуже!)получая за это дивиденды у негодяев, имеющих власть. Здесь же мы видим некий парадокс: человек начал писать стихи (и прозу в конце концов, но иногда это одно и то же) не просто в преклонном, а в древнем возрасте, когда перевалило за девяносто семь. Правда, автор утверждает, что начал писать давно - не вчера (в чем я лично глубоко сомневаюсь), писал чуть ли не всю свою долгую жизнь (хотя разве бывает жизнь долгой?), в том числе, на украинском и на гаэльском. Но, как минимум, большинство произведений,которые есть в этой книге,написаны Шоном Маклехом, когда ему было уже за девяносто. И тут я подумал вот что - автор прав. Писать стихи нужно когда чуб(хохол, волосы) отбелил осенний снег седины. Для истинной поэзии нужен покой и ощущение долгого пути - пройденного пути (хотя путь никогда не заканчивается, но в любом случае, для того, чтобы получить право писать стихи, надо добрый кусок пути пройти). Если в поэзии отсутствует осмысление бытия, то встает вопрос , действительно ли это поэзия. Писать можно о чем угодно. Мир переполнен поэзией. Только это не все замечают. Остается только увидеть это, изобразить, записать. Истинная поэзия отличается от писанины в первую очередь бесконечностью глубины, что скрывается между словами, той бездной, в которой каждый читатель бродит самостоятельно, ища свои пути.
В нынешнем постмодерновом мире все прекрасно понимают, что форма-это вторичное, рифма только мешает настоящей поэзии - это хорошо понимали классики японской литературы, что сознательно отказались от рифмы. Верлибр стал выражением индивидуального "я" современного интеллектуала, которому тесно в любых формах и ограничениях. Верлибр не все воспринимают и не всегда видят в нем поэзию. Хотя он такой же древний, как мир. И еще неизвестно что было раньше: слепленный первый кувшин из глины или провозглашенные первые слова верлибра. В этой книге верлибр не случайный и не вынужден - он закономерен и необходим. Эта форма иногда единственно возможная для конкретного произведения - лохматого как ирландские скалы, поросшие мхом. Хотя автор не чурается рифмовки - когда это нужно.

Эрнест Хемингуэй однажды назвал Париж «праздником, который всегда с тобой». Читая книгу «Каменный трамвай» старого отшельника и философа Шона Маклеха, я подумал, что Ирландия в его произведениях это грусть, которая всегда с тобой. Только здесь Ирландия постепенно разрастается до масштабов мира. И она не просто «растет как гриб» как «протрухлый украинский материк» в произведениях Василия Стуса, Ирландия заполняет собой Вселенную вырастая даже не до размеров земного шара, а охватывает солнечную систему и глотает галактики. Оно и не удивительно - для каждого ирландца Ирландия там, где он есть - в его сердце. И если ирландцу суждено отправиться в потусторонний мир - байка - в рай или в ад, там тоже будет небольшая Ирландия. В Ирландии всегда было место и для ада, и рая. Так почему же раю и аду не вместить в себе по Ирландии - хотя бы по кусочку.

Мы уже привыкли слышать про «англоязычную ирландскую литературу». Само выражение является по сути абсурдным. Это все равно, что говорить о «русскоязычной украинской литературе». Но факт остается фактом. Ирландцы потеряв свой язык (почти полностью, в подавляющем большинстве), сохранили свой дух и свою сущность. Ирландец всегда останется ирландцем, куда бы он ни попал и как бы его не пыталось переделать общество. Ирландец узнается в толпе, даже если он без зеленой шляпы в День святого Патрика.

И в этой книге воплотился новый абсурдный феномен (а что в нынешнем мире не абсурдно?) - «украино-язычная ирландская литература». Ирландец, пишущий на украинском в возрасте 97 лет - это что-то сюрреалистическое. Это какая-то картина Сальвадора Дали ворвалась без разрешения в наш безумный мир. Мы постоянно боялись (или не решались) творить литературу космическую, постоянно скатывались к хуторянству. Если путешествовали в космос, то возвращались в садик возле дома, потому что там брошен якорь, ибо без этого куска земли мы - ничто. Осознать, что в туманности Ориона может быть кусок Украины для нас невозможно. И вдруг в этой книге я заметил за пределами слов странную аксиому - Отечество в первую очередь в глубине нашей души. И если его там нет, то его нет нигде.

Современный читатель все больше осознает, что он не только читает, но и живет на страницах какого-то абсурдного литературного произведения, где сюжет разрушается, теряется, теряется. Потому современного читателя больше всего возмущает бессюжетность (хотя она вполне имеет право на существование со времен Конфуция и после стихов Франсуа Вийона, особенно). Здесь же в каждом стихе небольшой сюжет. Здесь даже пейзаж получает свой сюжет бытия. Откуда это взялось - понятно. Ирландская поэзия вся пейзажная. Даже если стихотворение о скрипаче, то скрипач является лишь частью пейзажа. Если описывается битва, то битва является пейзаж - не больше. Так ее воспринимают герои, такими цветами она описывается - красками осеннего ирландского пейзажа. Каждый ирландец, читая древнюю скелу, осознает себя частью пейзажа.

Я знаком со стариной Шоном: впервые я познакомился с ним на конгрессе славистов в Глазго в 1992 году. Я тогда выпил лишнего, «и тут Остапа понесло» - в перерыве между заседаниями. Шон почему-то оценил эту словесную муть как нечто истинно славянское. Его почему-то очень заинтересовала моя фраза: «Григорий Сковорода - это последний Будда нервного ренессанса». Шон Маклех в среде славистов тогда был известен как славист-любитель. Своего рода свободный художник славистики. На этом же конгрессе Жак Иннусо (Jacques Innocents) сказал мне шепотом: «Славистику XIX века невозможно представить себе без Павела Йозефа Шафарика. Так же ирландскую славистику невозможно представить себе без Шона Маклеха... Только это сказано мною не официально...» Второй раз мы встретились с Шоном Маклехом (уже как старые знакомые и добрые приятели) на международной конференции «Кельты и славяне: две парадигмы культуры» в Палермо в 1994 году. После я часто посещал Шона в его старом домике на окраине Дублина - он ведет одинокий образ жизни, мало с кем общается, кроме такого же старого садовника. Кабинет у него вечно завален книгами, которые он читает наугад и неупорядоченно и страницами рукописей, которые образуют просто хаос вокруг стола. Превыше всего он любит (ставит?) хороший чай и может часами философствовать на тему ирландской мифологии и генезиса индоевропейских народов. Я часто спрашивал его - почему именно славистика? Ведь с его-то знаниями гаэльского и валлийского языков, с его-то знаниями ирландской мифологии он мог бы стать известным, уважаемым и известным кельтологом. Но о том, что натолкнуло его на изучение славянских языков и, в частности, украинского языка (который он упорно называет русским) Шон говорит абстрактно. А ответ на это один: Григорий Сковорода. Когда Шону Маклеху в его студенческие годы случился в руки томик философских произведений Григория Сковороды - и это перевернуло его сознание. Он стал славистом навсегда. А мне навсегда (тоже навсегда) запомнились долгие беседы с ним осенними ирландскими вечерами о Спинозе и эволюции латино-американской прозы, о толерантности раннего конфуцианства и правления ирландского короля Аэда Слайне мак Диармайта, о влиянии климата на фольклор гелов, о путешественнике Васко де Гама и о манускриптах монастыря Клонферт...

Мы живем в эпоху, когда модернизм превратился в ретро. Когда постмодернизм воспринимается как факт, как событие в истории литературы, а не как модное течение, развлечение литературных гурманов или игрушка для богемы. При этом мы как-то забыли, что модернизм неисчерпаем, как, впрочем, неисчерпаем и любой жанр или направление литературы. Суть не стилистике (хотя она ныне важна чуть ли не в первую очередь). Суть в глубине - там, где ничего не возможно объяснить вербально, там, где что-то прячется за розовой оболочкой слов. И никто не объяснит, что такое это «что-то». Но оно определяет истинную поэзию. Поэтому - читаем...
--------------------