Когда осень Сиама ласкает солнцем
бархат дикой травы и косматый мох,
московское небо мышиным суконцем
свернется дождем и застанет врасплох
на Садовом с парой последних червонцев
вновь в компании творческих выпивох,
созерцающих мир в пустые оконца
людных кофеен и грядущих эпох.
И когда слоны протрубят на все джунгли,
ступая по тропам сквозь мангровый лес
к серой от ила реке, ты будешь в Гугле
снова искать чушь, нужную позарез.
Вьетнамское солнце потухнет, как угли,
в полях риса, лежащих, будто компресс,
застывая на лицах, крестьянских смуглых,
тех, кто здесь в соломенных шляпах воскрес.
Когда мраморный Будда в закате алом
дарит всем счастье за горсти монет,
читай Далай-ламу, довольствуясь малым,
также штудируй Фрейда с ним наравне.
Тщетны твои попытки грести завалы,
в них много безумий и времени нет
на учебу, людей, что встретиться звали,
электронные ритмы и интернет.
И когда в рыбацкой деревне прибоем
океан утлым лодкам ласкает дно,
в ресторане рыбном по старым устоям
также все вкусно и очень бедно,
а ты мечтаешь разрисовать обои,
чтоб создать шедевральное полотно,
и радиоэфир наполнить собою
вперемешку с музыкой крайне родной.
Неспешно глаза закрывая в прищуре,
ты чувствуешь лишь, как в тебе лесостепь
живет, пропечатанная, как в брошюре.
Белогорья холмов меловая цепь
мерно дышит в подсолнуховом ажуре,
где цветет земляника и курослеп,
где пшеница колосья клонит понуро,
где пекут самый вкусный на свете хлеб.