Детство кончилось, и мы посходили с ума от любви. Неведомые силы кипели внутри нас гормональными бурями. Иногда лава прорывалась на поверхность – отвратительным прыщиком на носу или мелкой сыпью на лбу. Из-за этого безобразия иногда я отказывалась от лыжных походов или кино. Сидела дома и сводила это уродство немногочисленными косметическими средствами, бывшими в том, советском арсенале записных красавиц – лосьон огуречный, крем детский, детское же мыло и горячая вода. Вода пахла горячим железом, потому что бралась из специальной коричневой кастрюли, стоявшей, сколько себя помню, в углу плиты и служившей нам постоянным источником теплой воды. На крышке всегда хранилась перевернутая вверх дном железная кружка-ковшик.
Сколько же лет нам было тогда? О, мы казались себе весьма взрослыми. Вдруг принялись наряжаться, часто в мамино (я) или старше-сестринское (Ира) добро. Приучились ходить под ручку. И шептались, и секретничали, шушукаясь и немножко привирая. Подкрашивали иногда ресницы. Выдумывали себе влюбленности, какие-то совершенно нереальные и несбыточные. И ведь страдали, страдали – часа два, гуляя вдоль по улице туда и обратно. А потом расходились по домам, ужинали чем Бог послал и засыпали здоровым молодым сном. Никакие страдания не лишали нас сна и аппетита. Наверное, во всем дворе не было более наивных и смешливых девиц, чем мы с Иркой, да что там дворе – на всей нашей Розочке.
Мальчишки по соседству перестали нас интересовать, мы только фыркали им вслед и задирали носы. Нет, мы ждали совершенно необыкновенных принцев, хотя откуда бы им взяться? Совершенно неоткуда. Поэтому мы их себе придумывали.
Ира моя влюбилась в молодого человека, некоего К. Он играл на гитаре в ансамбле ДК Строителей, куда мы ходили на танцевальные занятия. И пел – какие-то «Земляничные поляны». Особенно сильно Ирка сохла по нему по субботам, когда после танцевальных классов мы оставались на «вечер». Один раз мы даже бежали за К. по улице, рядом с «Беломорским», а он целеустремленно и очень быстро шел по другой стороне. По-моему, он нас даже не заметил. Но если бы мы его догнали, что бы мы ему сказали? Ага, вот именно. Тогда зачем было бежать? Ну а как же, зато сколько потом запыхавшегося и счастливого глупого ржания на всю улицу! О Боже. Но что там этот К. с гитарой. Я по мелочам не разменивалась. Мой идеал был очень высок…
Когда мне было лет десять, я прочитала «Три мушкетера». Все. На какое-то время другие книги перестали для меня существовать. Книга была библиотечной, и я готова была ее прям стырить. К счастью, мама достала где-то прекрасное подарочное издание, заплатив за него совсем немыслимые деньги. С отличными гравюрами, гладкой бумагой и красивым шрифтом. Я ее перечитывала раз восемь, наверное, я ею бредила, этой книгой. Не надо говорить, что отныне во дворе мы играли только в мушкетеров, и я бесилась, когда мальчишки перевирали заветное имя – Донтаньяр. О, невежи, невежи! Да, да, это был мой герой, мой принц на белом коне (изначально на дряхлой кляче зеленого цвета, но это неважно), мой кумир и моя любовь.
Я реквизировала одну из Данкиных кукол и сшила ей (ему) костюм мушкетера. Усы подрисовала черным фломастером. Даже шляпу сварганила из обрезков черного фетра. Не было только сапог и шпаги. Шпагой одно время служила толстая цыганская игла с рукояткой из пластилина. А ботфорты для кукольного д’Артаньяна соорудила Лена П., моя одноклассница, и подарила мне на день рождения. Вьюжным февральским днем мы пришли ко мне домой, съели по куску именинного пирога с вареньем и торжественно обули босоногого героя. Мы с Леной сидели вдвоем на сундуке и молчали. Восторг не нуждался в словах.
А мой собственный карнавальный костюм! Плащ, сшитый бабушкой из куска голубого атласа; лаковые сапоги с цепочками и шпорами – настоящими, еще дедушкиными; старая мамина шляпа, на которую я нашила трескучие перья из папиросной бумаги! И рапира – мне купили в спорттоварах настоящую спортивную рапиру! С какой гордостью я несла ее в руках, а на меня оглядывались все люди – и в магазине, и в трамвае, и на улице! Мой костюм был самым лучшим!
И как я плакала, когда расшалившийся одноклассник решил дополнить мой наряд и воткнул горящий бенгальский огонь за ленту тульи. Бумажные перья мгновенно вспыхнули, Лешка сорвал с меня задымившуюся шляпу, и мои длинные волосы рассыпались по плечам. Я заорала: «Федоров, ты дурак!!!», но было поздно. Шляпа была безнадежно испорчена, завоняло паленым волосом, и дома мама вычесала из моей шевелюры толстую обгоревшую прядь.
Реальным же воплощением д’Артаньяна для меня стал Жерар Баррэ. Он играл четвертого мушкетера в старом французском фильме 1961 года. Этот фильм мы смотрели в летнем кинотеатре. Такие просмотры – одно из обязательных южных развлечений. Сеанс начался еще засветло, и бледное изображение на экране постепенно проявлялось в сгущавшихся сумерках. Я так эмоционально воспринимала фильм, что у меня разболелась голова. Стучали зубы – то ли от восторга, то ли от ночной свежести. Всю ночь после сеанса мне снились шпаги, кареты, скачки, поединки, голубые и красные плащи, брильянтовые подвески и ОН – он, харизматичный Жерар Баррэ.
Конечно, рано или поздно накал страстей схлынул, наваждение прошло. А потом настала та самая пора вулканических прыщиков, задранных носов и невозможных любовей. Конечно, взрослея мало-помалу, я влюблялась и в обычных реальных мальчиков и юношей, но там, где-то глубоко в моей душе, оставался прекрасный идеал. Любови вспыхивали и гасли, сменяясь новыми, а идеал тускнел и становился все менее значимым. В девятнадцать я уже могла смеяться над собой: надо же, влюбилась в мушкетера! Вот детский сад… А в двадцать я вышла замуж, и как-то все так быстро завертелось: дети, хлопоты, ранний Юрин уход, пустота, одиночество, новые встречи, работа, много работы, очень много работы…
К чему я все это? Недавно как-то в один из выходных дней мы завтракали. Пощелкали пультом и (вдруг!) попали на тот самый старый французский фильм с Жераром Баррэ. Обычно я не смотрю телевизор вообще. Но тут я замерла как перед магическим кристаллом. Непроизвольно вздрогнула, внимательно вглядываясь в экран.
На секунду стало страшно, как будто повторился один из моих кошмаров. Особенно они мучали меня сразу после Юриной гибели. Видимо, по своему воспитанию мы подсознательно ждем счастливых концов, потому что мне снилось регулярно одно и то же. Юра приходит домой, разувается в прихожей, и я облегченно смеюсь:
- Ты вернулся? Все хорошо? Ну вот, видишь, а они говорили, что с тобой что-то случилось. Что ты разбился насмерть. Я же знала, что они все перепутали. Это ведь был не ты, да?
И Юра, не поднимая головы, глухо отвечает, что да, он вернулся, все перепутали. А я счастливо улыбаюсь и все говорю и говорю ему, что разве так можно людей с толку сбивать. И я всегда знала, что он вернется, как обещал. Так много слов… Но Юра разувается почему-то очень долго, никак не закончит, и мы все толчемся в прихожей, и мой голос и глупый смех звенят в пустоте. Он все не поднимает лица, я не вижу глаз. И вот я что-то вспоминаю:
- Знаешь, а ведь надо позвонить твоей маме. Они же думают, что ты умер. Господи, мы же ездили зачем-то забирать тебя. И были похороны, все плакали… Юра, так ты жив?
Но он не отвечает, а я в ужасе просыпаюсь. Волосы шевелятся на голове как живые от таких снов…
На секунду мне показалось, что на экране никакой не Жерар Баррэ. Я невольно воскликнула: Боже, как д’Артаньян похож на Юру! Прямо одно лицо… Царствие ему небесное…
Ну что, вы все еще думаете, что вы свободны в своем выборе, в своих привязанностях и любовях? Я убедилась, что нет. Вся история с моим первым замужеством свершилась очень быстро, я знала, что выйду замуж за Юру, не сказав с ним еще и пяти слов. У меня было такое чувство, что я знаю его всю жизнь. Еще бы, ведь я вышла замуж за д’Артаньяна… Правда, разглядела это двадцать лет спустя…