Он проснулся внезапно и уже больше не мог заснуть. Тьма забивалась в нос и глотку полиэтиленовой пленкой. Он не знал, который час, но боялся протянуть руку и зажечь ночник. Тишина казалась хрупкой, как лампочка, и в любой момент могла лопнуть под его пальцами. Уж он-то знал, уж он-то никогда не рискнул бы раздавить ее в этот глухой час, когда наконец засыпают даже страдающие бессонницей, когда самые отчаянные гуляки уже расползлись по своим жилищам. Впрочем, он опасался совсем не их, а ТЕХ, НАВЕРХУ.
Он лежал и ждал, но, как бы ни готовился к этому каждую ночь, оно все равно пугало своим неожиданным приходом. Казалось, если уловить самое первое мгновение, то станет легче. К сожалению, только казалось... Вот! Он услышал первый удар, как всегда, с дрожью. Скорее, ощутил всем телом, как глухой звук падения тяжелого тела проникает в самые отдаленные уголки его существа. Потом раздался- нет, скорее, ощутился, как отдаленный гул- человеческий стон, низкий, утробный.
Он был готов ко всему, ко всему. Ничего в ИХ ежеутреннем ритуале не могло больше его испугать. Страшнее была неопределенность, непредсказуемость дальнейшего. Сегодня, впрочем, напомнило вчера и позавчера: что-то изменилось там, у НИХ, видимо, они стаскивали мебель к входной двери. Баррикадировались? Он не хотел задумываться. Серенькие струйки света сочились уже через щель между тяжелыми, старомодными шторами, купленными когда-то мамочкой к его сорокалетию. Было, очевидно, часов шесть. Самое время. Действительно, тяжелые - шкафы? комоды?- поехали над его головой в направлении входной двери. Перетаскивание мебели сопровождалось глухими стонами. Он вдруг осознал: это не могла быть всего только мебель. Мебель не могла стонать... Он не хотел вдумываться. Как всегда, он всунул поглубже затычки и попытался хоть ненадолго задремать, но воображение рисовало страшные картины. Это было невозможно. Он встал, резким движением скинул с себя одеяло только для того, чтобы немедленно в него закутаться, и побрел, дрожа от утреннего холода и тревоги, в ванную.
Душ, в конце концов ставший горячим, немного расслабил. Когда он вернулся в комнату, наверху уже приступили к... чему? Он знал только одно: там страдали не только люди, но и животные. Звук, напоминавший цокот лошадиных подков о паркет, был нескончаем. Конь ходил по кругу все утро. Иногда он останавливался, и тогда раздавался сильный, глухой удар упавшего крупного тела. Его, видимо, били смертным боем, этого коня- или мула? как им удалось поднять коня на четвертый этаж без лифта?- потому что он вставал все тяжелее, задевая все вокруг и роняя мебель, как слон в посудной лавке из поговорки.
Сегодня на завтрак была овсянка. Каши менялись в зависимости от дней недели: гречка по понедельникам и четвергам, овсяные хлопья по вторникам и пятницам, кукурузные хлопья по средам и субботам. По воскресеньям он позволял себе яичницу. Но позавтракать спокойно не получилось: ОНИ опять начали измываться над стонавшей ранее женщиной- или то была молодая девушка? Удары хлыста были такими отчетливыми, что, казалось, потолок готов был разойтись по швам, как старая рубашка. Девушка убегала от преследователей, но они настигали ее в самых отдаленных уголках квартиры и ударяли снова и снова.
Он не мог так больше. Что-то надо было делать. Голова болела от звуков; желудок завязался в спастический узел. Он ощущал каждый удар, пробег, галоп коня, падение тел и возню с мебелью с такой остротой, как будто ОНИ проделывали все это с ним. В конце концов, даже не работая и сидя дома, он оставался человеком мыслящим и моральным, гуманистом и интеллигентом. Кроме того, если ОНИ взяли заложников или готовят теракт, то их наверняка уже выследила полиция. при таком раскладе ожидать можно было чего угодно, в том числе и взрыва всего дома. Если же полиция их не выследила, то его долгом было сообщить о них. Все это зверство длилось не один день, и он путался, пытаясь вспомнить, изменился ли тембр голоса истязуемой, прибавилось ли у них мебели для баррикады у двери, и слышал ли он когда-либо печальный рев мула.
Дело шло к обеду. ТАМ вроде как наступил момент, напоминающий ту тишину, что царит вокруг спящего льва, только что вернувшегося с охоты и еще измазанного теплой кровью. Он тихонько, чтоб не спугнуть тишину, пробрался к стенному шкафу и постоял в раздумье, выбирая рубашку и брюки по погоде, потом оделся и, перед тем, как отправиться в магазин за продуктами и свежей газетой, на цыпочках, как и вчера, и позавчера, поднялся к ИХ двери, с третьего на четвертый. Он обливался горячим потом, который быстро остывал на его щеках, шее и спине и вызывал еще худший озноб.
Но все было тихо. За ИХ дверью ничего не было слышно. Звук проникал сверху вниз, так что ОНИ, пожалуй, не подозревали даже, до каких малейших деталей их преступные действия были ему известны. Он читал их, как детектив. Самое страшное было то, что он тоже стал действующим лицом. Точнее, бездействующим лицом...
Он вернулся из магазина как раз вовремя, чтобы услышать следующий акт кровавой драмы. Так не могло продолжаться. Надо было идти... куда? В полицию? К интенданту дома? Его сердце билось глухими удушливыми толчками. Наконец, он решился и опять вышел из дому. Так страшно, как сегодня, не было еще никогда. Когда он закрывал дверь, ему послышался душераздирающий крик и еще один удар, а потом что-то покатилось к двери, как бы следом за ним. Он представил отрубленную голову, оставляющую кровавый след на паркете- конечно, паркете! - он не был никогда в злополучной квартире, но понимал, что ковровое покрытие наверняка заглушило бы эти звуки.
Он резко захлопнул дверь и почти бегом спустился на улицу. Он был готов идти в полицию- но с чем? Каковы улики? Описание внешности преступников? И внезапно он решился и быстро поднялся на четвертый, чтобы позвонить в ИХ дверь и хотя бы описать их в полиции.
И тут дверь открылась. Он в ужасе отпрянул. Из квартиры выходила миниатюрная старушка. В одной руке у нее была палочка, а в другой- поводок. На другом конце поводка болтался миниатюрный пекинес, похожий на хозяйку не только выражением лица, но и общей субтильностью и осторожностью в движениях.
Он подскочил к старушке и заглянул через ее плечо в прихожую и видневшуюся от входной двери гостиную. Следов крови не было. Ничего не было. Блестел паркет.
-Простите, Вы-не сосед снизу? Мне кажется, я видела Вас как-то у почтовых ящиков.
Он пробормотал что-то неразборчивое.
-Мне тоже очень приятно,- сказала старушка.- Заходите как-нибудь. Мне так одиноко. Доктор прописал мне двигаться побольше, но спускаться на улицу слишком сложно в моем положении. Вот иногда удается походить по квартире. Спасибо Франческе, она меня сопровождает и в доме, и на улице. Правда, Франческа?- обратилась она к собаке.
-А как же.. Ваша лошадь?
Старушка шарахнулась от него и, не прощаясь, засеменила к лестнице.
Он взвыл и кинулся в менеджмент писать жалобу на шумную старушку.