из цикла "Стихи Тане"
Статуэтка в осеннем пальто,
лёгкой тайной, изысканным видом
ты похожа на птицу додо,
хоть её никогда я не видел.
На далёкой и тёплой земле
под нерусским названьем Маврикий
эта птица гуляет в траве,
исторгая гортанные крики.
Ей не больно, мне кажется, нет.
Больно жить только людям на свете.
Этот крик – только чистый привет,
восклицанье, открытка в конверте.
Мы давно уже так не кричим
от восторга слиянья с природой,
даже в страсти лишь глухо мычим,
то есть кровь остаётся холодной.
То есть есть в нас какая-то жизнь,
но она нам не трогает душу.
Приблизительно так дребезжит
заводной механизм у игрушек.
Даже в жарком оргазме ночной
мозг сметлив, как компьютер, и даже
сердце будто бы камень какой
и из камня все наши пейзажи.
И всегда говорим о деньгах.
И, безвыходной жизни солдаты,
молча топчем в глухих городах
неживые, как панцирь, асфальты.
Всё молчком – даже смерть и любовь,
даже радость, когда достаётся.
Бог и тот молчалив, как глухой,
то есть как бы над нами смеётся.
То есть жизнь продолжается быть
без души – как у стульев и окон.
Смертной скукой отравленный быт
всё кружится над нами, как ворон.
Привиденье в прозрачном пальто,
безответное эхо, сестрица,
знаешь, может быть, птица додо
и тебе в эти ночи приснится.
В эти ночи я спать не могу –
весь дрожу, всё твой образ маячит,
бормочу твоё имя и жгу
сигареты, и плачу, как мальчик.
В эти ночи я как во хмелю
всё ищу твоё тело губами,
всё молюсь за тебя, всё молю:
Боже мой, моё сердце не камень,
Боже мой, нет ни ночи, ни дня,
и молчит телефон, как гробница.
Как ты долго плывёшь до меня,
мой днепровский кораблик, сестрица...
В эти ночи я жить не хочу
без тебя, только ты не со мною,
и, как дикая птица, кричу
от восторга твоей красотою.
Сон мой в демисезонном пальто,
Бог с тобою. Гуляй, где попало.
Знаешь, может быть, птица додо
что-то ждёт, оттого и кричала?
Птица-птица, а мне так легко –
никогда и не знал (только снилось),
как чудесно не ждать ничего:
всё случилось уже, всё случилось,-
словно дёрг – и за тонкую нить
потянула судьба из тумана.
Только дети умеют любить,
может быть, на земле без обмана,
только травы умеют шуметь
без скандалов и драк – как деревья.
Только снег, словно белая смерть,
засыпает земные владенья
да машины, как мыши, шуршат
по Москве сквозь ночные пространства...
В этот злобный и ветреный март
разве ж время любить и встречаться?
Разве тут, среди камня и льда,
кто-то зря обогреет другого?
Слишком до'лги у нас холода,
слишком до'верху снега ночного.
Ничего. Я ещё полеплю
из него круглых баб моих снежных,
я ещё долюблю, долюблю –
чересчур глубока моя нежность.
Мной ещё поиграет судьба-
вертухайка. Я сдамся не сразу.
Я ещё расскажу про себя
неволшебную, глупую сказку:
где-то в мире, не знает никто,
в гуще листьев, покуда светает,
с лёгким посвистом птица додо
что-то там о любви напевает,
что-то силится нам передать
о блаженстве немыслимом, что ли...
Только вечность приучена ждать
счастья, то есть покоя и воли.
Только время лениво журчит,
молча стрелки часов переводит.
Человек любить слишком спешит –
он-то знает, что время уходит.
Всё пройдёт – и любовь, и весна.
Станем прежними, то есть другими.
Только тихая смоет волна
приднепровская след твой и имя.
Только странная птица додо
знать не знает ни страсти, ни горя...
смерть моя в чесучовом пальто,
сон-трава, горицвет, мандрагора