Бабка была еврейкой – папина мама.
Я ее не знала, совсем, впрочем, как и отца –
Мифического летчика-невозвращенца.
Лет семнадцать мне было, когда мама сказала:
Жаль, что она нас с тобой не признала
В шестьдесят третьем году.
Хотя мне было все равно: да ну,
Жизнь и так стала полной,
Я привыкла давно
К странной нерусской фамилии и к имени.
В общем, наплевать, кто там кинул ее
Восемнадцать лет тому…
Кровь-четвертинка заговорила годам к тридцати.
Гилл сказал: ты наша, на себя посмотри,
Видишь эту складочку у века?
Ты еврейка, и больше не будем об этом.
Я пыталась понять,
Вопросы задавала,
Читала
Эту толстую вечную книгу.
Нет, ничего поменять в себе не могу.
Но когда оказалась на холодном
Брайтонском берегу,
Пасмурным декабрем, полным серого тусклого света,
Я поняла – мне нравится это
Место, я его узнаЮ. Почему?
Я смотрю
в зеркало, и вижу чужие черты:
Тети Брони, тети Сони, тети Геты.
Та же складочка у века.
Глаза. Изгиб губ. Брови.
Так и живу, неся в себе двойственность,
Русская поневоле.