Приготовила Люда блюдо
в тихом доме, пропахшем блудом,
в доме были Христос и Будда,
опускали лицо на грудь.
Но сейчас – ни калеки рядом;
смыло в реку, побило градом
всех женатых и лживых гадов.
Накопилась обиды ртуть.
Этот праздник зачем-то горький
легче было б отметить в морге.
И огонь из ноздрей конфорки
полыхает, такой смешной.
Люда красит в черешню губы,
надевает наряд для клуба
и с улыбкой невинно-глупой
выпускает из плитки зной.
Он подсел к ней; родной, без кожи,
без колючек, без глаз, без ножек,
две руки, голова и ёжик,
и подвижная часть лица.
Люда ставит ему посуду,
вспоминает утраты, ссуды,
моросит о разбитых судьбах,
о сгоревших в плену сердцах,
покрываясь тоскою лютой.
Новый друг понимает Люду.
Новый друг обнимает Люду,
как полуденный жар – Мадрид,
так сжимают дельфина сети,
так щенка прижимают дети.
И звонят ноль-один соседи,
и ноль-три.
2013
из книги "Глаза слижут лоси" 2015