Ночной блин разбудил меня около трех часов, светив в глаза своим насыщенным и ярким желтым цветом, который встречается в нашей жизни совсем редко: в деревенских яйцах и теперь на небе. Такой лепешки я раньше никогда не видел и подошел к окну, чтоб рассмотреть ее чуточку ближе – уж очень хотелось увидеть всю неземную красоту этой ночи. Кроме луны на небе горели звезды, словно светодиоды в светофорах, только серебристого цвета. В этой же замкнутой цепи стояли фонари, освещающие темный двор. Сквозь их лучи света на сугробы летели непохожие друг на друга хлопья и блестели, словно чешуя карасиков. Тополя, уставшие держать на ветвях снежные погоны, мечтали дембельнуться и уйти в запас, но ветра, как назло, не было. С обратной стороны окна второй месяц висела кормушка. Папа прицепил ее после первых же заморозков: сам держит голубей и прекрасно понимает, что снегири тоже хотят поклевать. Каждый день я кидал в нее по горсточке пшенки и овса. Но никогда не думал, что в мой ресторан посетители могут зайти и в столь поздний час. Красногрудый подкатил справа. Незаметно. Его омерзительно-красивый пурпурный кардиган вызвал у меня чувство зависти. Ухватившись своими лапками за упаковку «Доброго», от которой до сих пор пахло яблоками, он начал стучать клювом по дну, постепенно собирая все то, что было засыпано туда утром. Так и не пожелав приятного аппетита, я наблюдал за его трапезой сквозь стекло, которое по краям покрылось инеем от мерзкого мороза.
Чаевых мне за ужин никто не оставил да и счет этому товарищу, собственно говоря, никто не подал. С чувством нужности, радости и пользы я пошел к кровати и ударился о теплую батарею, но впервые в жизни был этому безумно рад.