Аппассионата
Мы здесь не надолго, а пансионат,
Лицом обратившийся к морю,
Стоит, словно ящер – огромен, хвостат
И помнит, наверное, Борю.
А может, до Ельцина он возведён,
Но факт – обветшала постройка.
И номер унылый, и радио в нём,
Некстати скрипучая койка.
И если напевно сказать «пансион»,
То слышится что-то от пенсий.
Пенсов тут немало, им – каша, бульон
И книжки про Рейгана с Нэнси.
С утра и до вечера Ретро FM,
И в массе – советские лица,
И новый завет, предпочтительный всем –
Кормиться, кормиться, кормиться.
Но каждый вечор, в предназначенный час
(Часов предназначенных много)
Играет муз`ыка – труба, контрабас,
И люди шагают не в ногу.
И шуму прибоя шуршит в унисон
Какой-нибудь местный бетховен -
Трясёт волосами, а лысый гарсон –
Скуласт, кареглаз и спокоен.
И море поёт свой естественный гимн
Бурливый и нечеловечный,
Что хочется плыть, устремляясь за ним.
Надолго. Хотя бы навечно.
Шторм
Два шума врываются в уши, когда выхожу на балкон.
Один – отдалённый, поглуше. Другой – металлический стон.
Но первый – отрада для слуха. Шум моря и всё, что в нём есть.
Второй, как железная муха на крыше царапает жесть.
Напрасно глазами стараюсь сканировать крымскую тьму.
От южной ночной пасторали есть, где разгуляться уму.
И сердцу становится жальче, как будто на крыше ничей,
Суровый челябинский мальчик суровую тянет качель.
И явственно звук обозначен. Но только не знаю зачем,
Конкретно, не девочка – мальчик терзает обломки антенн?
По небу тяжёлые тучи несутся стремительно вниз,
Чтоб я догадалась, не мучась, что ветер трясёт кипарис.
И вдруг, через несколько метров, фонарь, как большой абрикос,
В листву зарывается ветром и вновь проясняет вопрос.
Так вот оно чо оказалось… На море – волнения, шторм.
И скрежет не детская шалость, а глупых фантазий прикорм.
Поскольку я родом с Урала, а в Питере очень давно,
То как бы гроза не орала, что там, что в Крыму – всё равно.
Пусть молнии чертят рисунок, взрываются тучи – и шо?
Но Крым для меня – подарунок. И шторм для меня – хорошо.
Найда
Ещё неизвестно кого кто находит…
Вот Найда – собака на пляже.
Она здесь приблудная, общая вроде.
Где хочет - там сядет и ляжет.
Меня отыскала и бегает рядом,
Слегка остальных беспокоя.
Она понимает, что люди ей рады,
Как рады всему, что живое.
И греясь на солнце, две наши фигуры
Бросают неравные тени.
И с дамой собачка не выглядит хмурой,
Ведь можно залезть на колени.
А волны азартно накинутся валом
На нас – недворянской породы.
И я на песок постелю одеяло,
Где Найда уляжется с ходу.
Сирена
Идёт краса морская,
Слегка переступая,
И ножки завлекают,
И плечики под сеткой.
Блестит промытый волос
И вьётся, словно полоз,
Но грянет зычный голос:
Копчёные креветки!
Кошки
Все кошки, что мне повстречались в Крыму,
Общительны и дружелюбны.
Глаза их, как свет, рассекающий тьму,
А песни – гитары и лютни.
Тела их малы, словно высохший плод,
Поджары, с большими сосками,
И если смотреть на хребет и живот –
Сравнимы с морскими коньками.
Но я замечаю, что в беглости дней,
Стараюсь пройти незаметной,
А кошки вливаются в море людей
И дарят улыбки ответно.
Но если захочется камеру взять
И сделать отчётливый снимок,
Ложусь на волну, как ложатся в кровать,
Как будто я рядышком с ними.
Смотрю, как мотают они головой,
Налево, направо в упрямстве,
И ждётся момент, что действительно мой
Для памяти и постоянства.
Рыбье
Я курю и вижу ссоры.
На балконе люди.
Слева – женщина под сорок,
Как лосось на блюде.
Справа за перегородкой
Тощий, как минога,
Мужичок с бутылкой водки.
Выглядит убого.
Я - напротив, через дворик,
Наблюдаю долго,
Как две рыбки ищут море
Страсти с чувством долга.
Я хотела бы на части
Рвать перегородку.
Пропадает рыба-счастье,
Исчезает водка!
Сохнут жабры, чай, не море,
И тускнеют лица,
А во мне с чужого горя
Рыбье шевелится.
Но сижу я - пышкой сдобной,
Вместе, но не рядом.
На ветру курить удобней –
Стряхивать не надо.
Камушки
Питер, если бы ты знал, как мечты сбываются…
Ты б за мной – и на вокзал – прицепился заяцем.
Я же тут влюбилась в Крым в полном изумлении.
Я б осталась только с ним и жила растением.
Не ревнуй и не лютуй, но контраст, как скважина.
Здесь одних зелёных туй до туя насажено.
А какой ливанский кедр… очень убедительный!
Он пронзил меня до недр, глубиной наверно – метр.
(Дома покажу пример, а сказать стеснительно).
И на камушках я сплю, превращаюсь в месиво.
Питер, я тебя люблю, но с тобой депрессия.
Здесь живу без укоризн, расширяя талию.
Буйство красок, эротизм, песни, вакханалии.
Но дошла до маеты. Вот ведь ситуация…
Как от этой красоты буду отрываться я?
И отъезд, как в сердце нож – нет печальней повести,
Чем волнующийся дожжж угрызений совести.
Питер – бледное чело, тяготы, сомнения…
Что ж у нас заместо слов камни преткновения?
Ладно, друг, иди ко мне. Выпади осадками.
Надарю ещё камней. Глянь, какие гладкие.