Все качели корнями уходят в небо,
в так-положено, фешенебельный прауют;
округляют глаза – с-вами-нас-и-не-было,
на почтительный шаг отходят,
смотрят, не узнают.
И не то чтобы в пафосе отреченья,
но с размахом предупреждающим: не садись;
ты же пасынок был нелюбимый,
а теперь – потерявшийся брат ничейный;
свет и ужас – родные братья,
корень и вес один.
Вопрошаешь – куда вы, болезные, гули-гули,
а полезного сделали что-нибудь,
отвечают: пока ты жил – за тебя заснули,
пока ты спал – постель за тебя стелили,
честно спрямляли путь.
В ранних стариков превращались дети,
мерно дыханье бродило, как наточенная коса.
- А зачем летите?
Ни адреса, ни ответа.
Полёт становится невысок и светел,
растворяясь в белом,
расщепляясь на голоса.