Горское личико в предэкскалаторной пробке
Проехавшей всю Москву подмигивает курсивом.
Я везу домой яблок, черноплодки, сливы:
Из пакета доносится голос не безнадёжно робкий
- Ещё одна ночь без тебя и я переживу такое.
Не любовь и не секс, нет! Лицезрение стана.
Белые простыни, Боже, цветок левкоя...
...Мы же встретимся завтра в небе Афганистана?
Красное дерево пальцев, удерживающих свистульку.
Голубые скворечники старой партийной дачи,
Утомлённые солнцем, готовые к перестуку,
Лицезреющие соседку средь вишен в состоянии дачи.
Одинокие кисти в чёрном песке разлуки.
Почти чистый левкас. Запах сосны морёной.
Ничего нового давно не приносят слухи.
- Ты родился Иванушкой, чтоб умереть Алёной.
После всего, в двадцать пять, не найти и тени.
Переживёшь так свой век, чтобы почить в болтанках.
Кто читает газету? Кто пропалывает растенья?
Не душа и не плоть: интеграл соловьёв гортанных.
Кем была ты? Прислуга, смертница без тротила,
Платье для воздуха в заезженном неформате.
Тебя время пытало, но всё же не поглотило,
И не нашло пятак, спрятанный в самопишущем автомате.
Ты получала пять тысяч, готовила суп из пыли,
Оставленной от макаронного производства,
В старые джинсы вшивала сухие цветки полыни,
И днём ничего не видела, кроме солнца.
В плейстоценовую птицу тебя превращала ревность,
И тогда ты всех ненавидела, кроме Блока.
Выносила мозг. Кидалась с ножом: зарезать
На своих любовников, с которыми было плохо.
Встретив меня, ты окончательно одичала,
В человека превращаясь изредко: на Рождество, на Пасху.
Однажды нас сфотографировала англичанка,
И читатели Санди Таймс увидели поглощающую дерево биомассу.
Два тепловоза растащили нас, как ясно теперь: навечно.
И чтобы не быть хмурой, безжизненной, обречённой
Ты в отместку переводила стрелки, составы пуская в речку,
И с ладони кормила детей коноплёй толчёной.
Теперь я живу с владелицей комбината
По производству мебели, не моюсь, пишу иконы
В католическом стиле, что в принципе мне не надо,
Но это способ спастись от времени, блюсти законы,
Не подсесть на кокс, и в конец не спиться,
На официальном приёме на всю залу воняя тухлым,
Не стать педофилом, геем, серийным убийцей —
Нечистью в чистом виде: свободным духом.
Ты подумаешь: лучше бы не писал иконы,
И погладишь свою мышь в красном углу грызущую паутину.
И острая тень полетит, отсекая кроны,
Обратив всю твою ненависть на владения императора Константина.
Страшнее атомной бомбы разомкнутые объятья!
Каждый непременно умрёт, потому что грешен.
С извивающейся соседки я под вишней сдираю платье
Под пристальным взором перестукивающихся скворешен.