L’HOMME APPROXIMATIF
Часть II
земля хранит меня сжав в кулаке неистовой тоски
Замрите! слышно время комариный свой полёт готовит
с днём воссоединяясь в поисках конца
стиснем в зубах мгновенья что нас разделяют
ловите! принимайте ангела что пасть готов
листву роняющего в светлячков сугроб на ваши плеши
ослаблено столь долго дувшим ветром небо
мы искупим несметные грехи страданья
гудки сгущают воздух привокзальный
такое планов громадьё плывёт в тартарары
что посвистом ведом поток сверлящий
дурных зловонных гневов вспенивших кишки земли
к мягким поверхностям к тому что движет пьющим ром надежд
приобретённых по цене вялых семян
запятнанных следами лавок и лабазов
впитанных из корыт дрожащими ноздрями лошадей
что мчат по кругу в сельских каруселях
раскурим же орлов былую трубку
дозвольте пастухи дымиться кровлям на закат
мелькнувший в зеркалах проникший в сердце камня
в глубь скважин нефтяных на перемычки шахт
в амбары где мерилом бытия зерно
прозрачные подушки водных пен что устланы на солнце
эскизный человек такой как я как ты читатель и иные
сноп отголосков совести галдящей плоти
искусен лишь в одном наречь себе подобных
передвигаем впитываем отшлифован смышлёными кривыми
женских голосов
непонятый иной в сравненье со страстями струй пытливых
невнятный человек почти что к участи грядущий
с багажным сердцем с вальсом вместо головы
пар на стекле замёрзшем ты преграда собственному отраженью
важен и мелок среди тусклых мёрзлых ценностей ландшафта
назло всему народ поёт сгрудившись под мостами
с устами посиневшими и искривлёнными от холода по ту руку
небытия
эскизный человек величественный иль презренный
в тумане непорочных эр
глаза сдаваемые по дешевке вестники огня
из коих каждый вопрошает и алкает ласок меха его мыслей
глаза что разжигают злость покладистых божков
стремящихся разжать зубастые пружины смеха
эскизный человек такой как я как ты читатель
ты держишь руки так будто бросаешь мяч
блестящая цифирь башка твоя поэзией полна
дверь ночи скрыла навсегда ветвей прекрасных плод
высокий крест официозен на росы дыханье
в пределах вечера спадает блуза дня
покуда тянется гармонь сторон тоннеля
скользит по струнам рельс изгибом длинным вереница поездов
и по другую сторону ввиду нехватки солнца смерть быть может
тебя уж ждёт в волненье ослепительного смерча из
тысячи всплеснутых рук
к тебе простертых человече первоцвет из рук переходящий
торговца к тем кто любит и любим
сбываемый с рук одного события другому покорный
грустный попугай
зубы дверей стучат да и всему вокруг
не терпится ускорить твой уход
открыты безделушки глаз людских но наглухо запаяны
перхота водопада ритм отраженный в ломтиках и полднях
испачкан шар земной проказой грязью кровью
зима взошедшая на ночи пьедестал бедняги ночи слабой и бесплодной
портьеру облака одёргивает над зверинцем стылым
и руки держит так будто бросает мяч
блестящее число умишко твой поэзией набит
круг замыкающий жест рук дарящий образ атмосфере
бессонный соловей вершащий контур твоей сути
в сиянье панихид ты сам же себе лжёшь
скрывая более чем кто-либо о сколь же ты далёк
ты возвышаешь себя к точным гаммам на громадных лонжеронах
ты кормишься усладами инцеста у голгоф подножий
наружу зависть твоя прёт из жалкого подобья
что прячет время в кошельке житья-бытья
ты только мнишь о жизни где возможно жить наверняка
пока годам твоим неведомо с чего вдруг петли твоего ума ржавеют
отёкшая суставами гордыня твоя вымокла как лист в пору дождя
взалкав клещом ты въелся в дверь настолько что сместились ногти в плоть
тьма глотки где свалены грудой облака
где неуёмная гордыня без надежд на возрожденье
уже свой бред к газонам смерти простирает испепеляя
заживо всё что доступно взору
и стынет всякий раз вода в страстей твоих пылу
мозолистых твоих рук линии в день твоего рожденья ангел начертал
и сонмом благ земных твой устлан путь
поддельной жизни твоей ластик стёр их ты пятнаешь всё чего коснёшься
барахтаешься ты в предсмертном хрипе в злате лавы лжи
что оставляет тебе жизнь о бегстве сорванном лишь жалость
меж тем ночь обнажает свою грудь узлы колоколов светила
леса подмостков сцен трясутся в ритме подняв суматоху
но всё ж теснятся люди в круг под сень мостов
листая вечеров тепло в фотоальбомах
среди обилья горьких почек коими цветок взрыхлила память
вкруг толстой скатерти
зубами защищая свой клочок вселенной можешь спать теперь от
выходных до следующих выходных
безвестный и осмеянный жратвой прогорклой рода своего
назло всему народ поёт сгрудившись под мостами
и разоряет гнезда оболочек мозга шаря
дабы найти на дне сокрытый свежий апельсин ума своя
пусть фуриями снега миг извергнется в раскаянье и пытке пусть
хлынет в тебя кровь из астрономии новейшей уст
заполонив все камеры анатомических кутузок
мгновенья пусть роятся в лёгкого котомке сеясь на луга
домов призрения террас с рядком столов бильярдных
приговорим бутон младой и свежий к тяжести гирлянд
что вдоль домов
удобрим кровью юношеский пыл грядущих поколений жатву
тают орлы подобно сахару в устах веков
расплавлен сахар дней прошедших в чаше океана
порхающие с кожи лепестков от одного цветка к другому
букашки иль микробы множащие скорбь кроватей лет и зим
спит кислота влача животным вьючным наши туши
и к ним же тянет нас подвешенных во сне поднятых ввысь
божественным портовым краном
гнить сладостно на солнце ни тебе ворон и ни червей во
непорочности непобедимой безупречной
ПРИМЕЧАНИЯ
[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]
II.3. После изначальной тьмы (гроза, сумрак, траур и страдание) и призыва поэта к миролюбию (“раскурим же орлов былую трубку ...дозвольте пастухи дымиться кровлям на закат”), повествование заканчивается ясно и упорядоченно. Хороший пример внутреннего развития и ритма поэмы.
II.3.1. В машинописной версии и корректурах появлялась дополнительная фраза: valises d’hommes et de (“людского багажа и”). Это буквальное толкование образа с его неритмичной неуклюжестью попало в корректуру и печать. Зачастую написание эпической поэмы, подводящей итоги, зависит попросту от ощущения.
II.3.2. В корректурах наряду с “планов” возникает прилагательное “несоизмеримых”. Уточнение дало немного и его исключение придало значение выражению общности.
II.3.3. В корректурах строчка выглядит следующим образом: «поток будто следы сверлящий». Тцара снова отходит от буквальности.
II.4.7. Общепринятый и скрытый источник вальса и головы есть не что иное как замкнутый образ подразумевающий и то и другое. В Делайте Ваши Ставки Тцара ссылается на автоматическое письмо как на упражнение в распаковке чьего-либо сердца, то есть, как на попытку проявить всё, что прежде скрывалось. Сердце хранит своё содержимое, упакованное в переносную форму; вальс зависит от темпоритма, подобно путешествию, и так далее. Эти напоминающие по форме круг образы напрямую ведут к мячеобразным формам, округлым жестам рук и народу, поющему собравшись кучками под мостами.
II.4.8-12, и 15-17. Серия холодных образов, чередующаяся с серий образов, дающих тепло (огня, меха, разжигают). Большинство строк поэмы выдержаны в таком же духе, таким образом, создаётся впечатление, что гетерогенные образы при ближайшем рассмотрении отображают прогрессии, модификации и контрасты.
II.6.1. См. комментарий кругообразности дарящего жеста выше (II.4.7); он может рассматриваться как предзнаменование дальнейшей полноты или завершённости.
II.7.3. Замысловатый образ художника, отринувшего свой первичный замысел, подобно тому, как его фальшь стирает подлинные пути возможности. Точно так же, как искусственность противопоставляется настоящим дарованию и поступкам, художник, который мог стереть ошибки, при этом пянающий всё, чего коснётся противоречит творящему добрые дела ангел, дарующему успех и богатство.
II.7.5-6. Повторяющаяся тема языка и его конструкции (узлы, леса, подмостки), и без того разрушенной («обнажает», «суматоха»).
II.8.12. Перед «туши» было удалено прилагательное «тяжёлые», так как труда животного вполне достаточно, чтобы передать тяжесть.
II.8.14. Между «непорочности» и «безупречной» было вычеркнуто слово «невинной», поскольку образ невинности уже возникал как таковой.