ИЛИ ПИСЬМА В НИКУДА
Я в который раз смотрю фильм, экранизацию чеховского рассказа "Дама с собачкой", а сама по-кадрово вижу всё, что происходило с нами.
Ты и я, и майский солнечный день, песни Окуджавы на Трубной площади. Девятое мая.
Мы оба не свободны и оба одиноки, тем одиночеством, что прозванно "одиночеством вдвоём" и я смущенно утыкалась тебе в плечо прячась от снимающей зрителей телевизионной камеры, и ты, ловя удобный момент легонько касаешься меня губами, а я отстраняясь и, не зная что делать от почти девичьего смущения, пыталась занять тебя конфетами – вишня в шоколаде.
Это все так живо в моей памяти: то как мы брели по узкой московской улочке, как ты укутывал меня в свою куртку, а я, не смотря на то, что действительно замерзала, больше всего на свете не хотела спасительного тепла метрополитена. Ибо оно означало, что надо разъехаться по своим домам и по своим "одиночествам" и в голове всё звучало окуджавское:
И тени их качались на пороге,
Безмолвный разговор они вели
Красивые и мудрые как Боги…
И почему-то не хотелось допевать про «грустные, как жители Земли».
Вспоминалось про берёзу, что была нам укрытием от моросящего дождя и мои слёзы, наивные не по годам...
Помнишь, как я переживала о своём "падении"? которого ещё в сущности не было, но я предчувствовала его. Вот так же как она, бедная дама с собачкой…
Из мирка захудалого, пресного
В номера интересной любви.
А чеховский Гуров спокойно ел арбуз, глядя на слёзы своей чрезмерно совестливой Дамы.
Ты был тоже спокоен - таких интрижек было у тебя столько, что тебе непонятны и смешны, наверное, были мои глупые слёзы.
Но чеховского героя потом накрыло волной своевольного, неподвластного разуму чувства и вся жизнь ему стала казаться тюрьмой, а лучом света был только образ прекрасной Дамы.
Вот тогда началась для него жизнь - жизнь без надежды на спасение, жизнь в радости от замирания сердца, когда вдыхаешь запах волос любимой, когда то что это все "нельзя" и "запретно" придаёт столько пронзительности чувствам, что не знаешь что будет в следующий миг: падёшь ли окончательно пронзённый или воспаришь чем-то необъяснимым одухотворённый?
Можно ли не проводить тут параллели с нами??! можно ли удержаться, чтобы не вспомнить тот момент, когда я переступала порог (запретный порог твоего дома) и оказывалась так близко от тебя, что сердце, кажется, останавливалось на то бесконечное мгновение…
И ты не станешь отрицать, что и тебя тогда тоже "накрыло" волной такого чувства, которого может и не было никогда в твоей ветренно-распущенной жизни.
Тебя разнит с Гуровым только то, что Гуров верил, что это чувство высокое и ВЕЧНОЕ, а ты - ты всегда знал, что твои чувства конечны, что они мимолётны.
Как тут удержаться от сравнений и параллелей?! Ведь и ты шептал свои нежные признания, и уверял, и обижался если я смела усомниться в твоих словах.
Я оправдывала тебя, оправдывала и старалась понять,Я понимала и прощала, прощала и любила ещё сильней, если такое возможно.
Ты знаешь про все мои многоточия в каждом письме к тебе, про всё, что я хотела, но не могла сказать и про то, что для клавиатуры одинаково вредна, как сладкая, так и солёная жидкость, которой я её так обильно поливала, погружаясь целиком в воспоминания. И клавиатура чудила и отказывалась работать под этим солёным ливнем.
А ты читал и улыбался, вспоминая моё: - Вот и вот.
А фильм заканчивается фразой:"Мы что-нибудь придумаем".
Гуров выходит из гостиничного номера и слышит за дверью её рыдания.
Я обычно дальше фильм не досматривала и так и не знаю, возвращается ли он или уходит на этом.
Думаю, уходит.
Потому, как и ей, и ему понятно, что придумать ничего нельзя.
Не любил он – и номер гостиничный
Пробирает нездешняя дрожь,
Не любил он – на площади рыночной
Отступился за ломаный грош.
И я пишу тебе, под впечатлением и не вижу еще конца, не вижу той «точки не возврата», до которой мы оба дойдём, когда ты убьёшь меня наповал своим окончательным отречением ("за ломанный грош"), когда я буду метаться в сетях немыслимой душевной боли, когда до одури будет хотеться причинить тебе такую же боль или хоть что-то сродни тому, во что ты так безжалостно толкнул меня.
Когда таблетки заменяют жажду жизни, когда каждый день борьба: борьба с обидой, борьба с желанием поехать к тебе и посмотреть тебе в глаза.Просто посмотреть. Просто увидеть глаза ЧУЖОГО и осознать наконец, что ты - чужой!
Между тем так странно, действительно странно, что я не осознавала всей мерзости твоего характера. Странно было верить твоим словам, странно потому что ведь знала, как ты легко от них отречёшься.
Странно было так доверять тебе свою душу, свою жизнь подносить тебе на блюдечке, зная что ты всю свою жизнь подло использовал женщин, гордясь при этом идиотской фразой, мол "гусары у дам денег не берут". Какая разница что брать? Ты брал больше чем деньгами. Твои женщины "расплачивались" здоровьем, порядочностью своей, а одна - так вообще жизнью расплатилась.
Зная о том, что ты всю жизнь предавал свою жену, странно было думать, что ты не предашь точно также и меня.
Человек с человеком не сходится,
Хоть в одной колыбели лежат.
Не любил он – и сердце колотится,
Не любил он – и губы дрожат.
Я не удивлюсь, если твоя особая жестокость по отношению к моей жизни была продиктована корыстью. Что там забрезжило? Женщина с большей зарплатой, машиной, квартирой?
Как это мерзко!
Как всё может смешаться в человеке в один такой невообразимый "коктейль"?
Душевность, умение выслушать и понять, умение сказать так, чтобы тебе поверили, пошли за тобой без оглядки и тут же жестокосердие убийцы, корысть иуды - как может всё это жить в одном человеке? - думала я оплакивая свои семь лет веры в подлеца.
Я смотрела на бедную "Даму" с собачкой, на трагедию её чистой души, на Гурова, совсем не подлеца, скорее жертву обстоятельств жизни и думала - кто из них "всадит нож" в беззащитную спину своего возлюбленного? кто кого предаст? и как наивны их "страсти" с точки зрения нашего времени?
Мне странно, что образ Чехова был такой "выхолощенный" во мне с детства, и сохраняется в душе таковым, хотя в той же "Даме с собачкой", в лице Гурова он описывает себя и все его "сложности" - как на ладони, и он правдив с нами, читателями.
Почему же я видела в нём только то, что писали литературные критики или, того лучше, наши школьные учебники?
Почему?
Да потому, что мы чаще всего видим то, что хотим видеть.
Вот и в тебе я так не хотела видеть предателя, Иуду, так по-детски хотела видеть ГЕРОЯ.
Тот, кто знает любовь без предательства,
Тот не знает почти ничего.
В тексте стихотворение Вероники Долиной «Старая драма».