Никогда до этого серьёзно не занимался написанием прозы. Проба пера, так сказать. Текст большой. Фото Christophe Debon.
***
Мечтаю скорее постареть.
Самым оптимальным возрастом считаю шестьдесят лет.
Когда тебе пошел уже седьмой десяток, ты можешь окончательно вышвырнуть весь беспорядок и из головы, и из жизни. Ни о чем не переживать, не забивать себя ерундовыми мыслями.
В шестьдесят ты уже не делаешь тех вещей, которые делал раньше. Не в молодости и не в юности, естественно, а даже тех, что делал, например в сорок.
В сорок ты находишься на пике карьеры, если в молодости решил таковую заиметь. Конечно, в начале карьерной лестницы ты думал, что пик придется лет на тридцать, в крайнем случае – на тридцать пять.
Но нет. То жену заводить надо, то детей от неё. Мешают получению очередной должности! Но совесть всё-таки мучает, и на них тоже нужно тратить свои силы. И так до сорока лет: и на работу времени толком не хватает, потому что необходимо проводить время с семьей, и семье должного внимания не уделяешь, потому что практически всё время торчишь на работе, чтобы прокормить эту самую семью.
С сорока до пятидесяти – переломный момент.
Ребёнок (а то и не один), отсидев в осточертевшей альма-матер одиннадцать лет, отправляется в другой город за новыми знаниями. И напоминает о себе пару раз в неделю, что, согласитесь, неплохо.
Жена к тому времени уходит к другому. Вы уже староват для неё – у вас седина вон на висках (это не сексуально), интимная жизнь стала напоминать подобие русской рулетки, да и еще и геморрой с абрикосовую косточку. А она еще молода (даже если она старше вас на пару лет, она все равно будет чувствовать себя моложе, и об этом будут напоминать многочисленные склянки с кремами на ванной полочке, прибавляющие в количестве с каждым годом), ей еще хочется пожить на широкую ногу, окончательно не закупоривая себя в бытовуху. Рёбенок, конечно, в курсе всех семейных перипетий, и даже выражает некое подобие сочувствия вам обоим.
От всего произошедшего у вас стресс и ближе к пятидесяти пяти вы либо бросаете работу, либо вас увольняют, потому что нужно место новым, амбициозным и молодым кадрам.
С пятидесяти пяти до шестидесяти вы цепляетесь обеими руками за любую возможность выкроить себе немного молодости. То устроитесь охранником куда-нибудь в супермаркет, представляя, как будете браво вышвыривать оттуда пьяных дебоширов (плевать, что из амуниции у вас – авторучка и кроссворд), то, подвыпивши, мяч попинаете с соседскими детьми, то, опять же подвыпивши, попытаетесь ухлестнуть за некой барышней на дискотеке «Кому за тридцать». Вот только клюют на вас исключительно те, кому уже дважды за тридцать, а то и больше.
Депрессия множится, заполняя компьютер первоклассной порнографией, а желудок – крепким алкоголем.
А в шестьдесят вам будто кто-то притупил функцию «беспокойство».
Вас теперь не волнует, что галстук не сочетается с цветом запонок.
Не волнует так же, что о вас думают посторонние люди.
В доме неожиданно, но закономерно поселяется кот или пёс. А то и тот, и другой разом. На худой конец – рыбки.
Бильярд с оставшимися друзьями заменяют шахматы с соседом по лестничной клетке. На худой конец – с самим собой или домашним зверем.
Взамен утомительному утреннему поиску рубашки приходит поиск таблеток.
Вместо того, чтобы волноваться из-за обвисшей и выцветшей татуировки, набитой по молодости, вы волнуетесь лишь за своё давление.
Вы можете спокойно сесть в парке, воткнуть сигарету в мундштук, достать газету или книгу и, водрузив на морщинистый нос очки, не переживать, что кто-то из прохожих упрекнет вас за курение в общественном месте.
Проблемы молодости кажутся недостойными даже того, чтобы думать, какие они мелочные.
Книги, газеты, таблетки, сигареты, кот/пёс, шахматы. Спокойствие.
Вот только одна проблема.
Я уже сейчас чувствую себя на шестьдесят.
А ведь еще жену с ребёнком надо где-то найти. И геморрой с абрикосовую косточку вырастить.
© Виталий Балашов, 2013.